Неосторожность

Дюбоу Чарлз

– Мне очень жаль, – повторяю я. – Очень жаль.

Больше мне сказать нечего, поэтому я просто стою и слушаю, как Мэдди плачет, жалею, что я не могу обнять ее. Через четверть часа спрашиваю, когда прилетает ее самолет. Мне приходится уточнять, потому что каждый раз, пытаясь ответить, Мэдди начинает рыдать. Наконец ей удается выговорить время.

– Не… вешай… трубку, – просит она, втягивая воздух, пытаясь держать себя в руках.

– Не буду.

Мы остаемся на телефоне еще час. Иногда разговариваем, но больше молчим или Мэдди плачет.

С утра ей лететь в Мехико, а потом в Нью-Йорк. Она доберется

только к вечеру. Когда садится ее самолет, я уже жду. Ее вывозят в инвалидной коляске. Несмотря на загар, Мэдди бледная, у нее ввалились щеки. Я иду к ней, но даже не уверен, что она меня узнает. У нее дрожат веки. Ее сопровождают служащий авиалинии и носильщик, который несет багаж.

Хорошенькая темноволосая девушка спрашивает:

– Вы встречаете миссис Уинслоу? Ей дали успокоительное. Она проспала всю дорогу от Мехико. У вас есть машина?

На сей раз – никаких лимузинов. Я отвожу Мэдди к себе и укладываю в кровать.

Несколько дней о случившемся пишут все газеты. Во всех одна и та же фотография Гарри, та, что была на обложке его книги. Один таблоид даже нашел фотографию класса Джонни, он там стоит с другими мальчиками в форменных пиджаках и галстуках; его лицо в газете обведено овалом. В другой газете печатают схему, на которой показано, что происходит с самолетом, когда он сталкивается с водой. Я не могу на нее смотреть.

О причине катастрофы высказывается множество предположений. Ошибка пилота? Техническая неисправность? Может, у Гарри случился удар? Самолет вел Джонни, пытался посадить его под руководством отца? Или Гарри в депрессии нарочно направил самолет в воду? Национальная комиссия по безопасности на транспорте передает обломки самолета на воздушную базу национальной гвардии в Уэстхэмптон-Бич, чтобы определить, что произошло. Проводят вскрытие тел.

Мэдди хочет их кремировать. Ей чуть лучше, но она все равно бродит по моей квартире, как сомнамбула. Устраивать все приходится мне. Я связываюсь с похоронным бюро на Пэнтиго-роуд. Заполняю бумаги. Из «Нью-Йорк таймс» звонят по поводу некролога – и из «Ист-Хэмптон стар», и из «Саутхэмптон пресс». Мне многое нужно сделать, но я не хочу оставлять Мэдди одну. Мне очень тревожно, я боюсь, что она просто подойдет к окну и выбросится. Я прихожу домой и обнаруживаю, что Мэдди все еще сидит за столом, смотрит на остывшую чашку с кофе, крутит в руке медальон Гарри со святым Христофором. О том, что прошло какое-то время, говорит только гора затушенных окурков в пепельнице.

Мы едем в мой дом. Там будут поминки. Она сказала, что не сможет вернуться к себе. Я устраиваю ее в викторианской комнате и, вместо того, чтобы заселиться в свою, переезжаю в похожую на келью комнату прадедушки. За все годы, что мы знакомы, Мэдди ни разу не ночевала у меня. Я готовлю ужин, но у нее нет аппетита. Она почти не ела в эти дни. Похоже, все, что она усваивает, – это водка и никотин. Я убеждаю ее поесть, твержу, что нет смысла морить себя голодом. Я режу ей мясо, как ребенку. Даже накалываю кусок на вилку.

Утром приезжают из кейтеринговой компании. Я не знаю, сколько человек придет ко мне. Могу точно сказать, что будут Нэд и Сисси, агент Гарри, его издатель, друзья. Брат Мэдди, Джонни, приезжает из Орегона, где работает кем-то вроде консультанта по избавлению от зависимостей и ведет занятия йогой. Я знал,

что Мэдди не захочет, чтобы было много людей. Только семья и самые близкие друзья. Некоторых из них я не видел годами, но с Гарри и Мэдди они общались.

К одиннадцати часам я отвожу Мэдди в церковь Святого Луки, где состоялась заупокойная служба по моему отцу. Я по-прежнему регулярно бываю на службах – здесь или в церкви Святого Иакова в городе, – но знаю, что Гарри и Мэдди ходили в церковь в основном только на Рождество и Пасху. У нас новый священник, женщина. Она тепло приветствует меня и пропускает внутрь, потому что я обнимаю за плечи Мэдди. Мне пришлось помочь ей одеться.

Несколько человек уже здесь, но я не обращаю на них внимания, я веду Мэдди в передний ряд. Вокруг алтаря много цветов, рядом стоят две большие фотографии Гарри и Джонни. Подумать страшно, что чувствует Мэдди, если она вообще что-либо осознает. Я обнимаю ее покрепче. К Мэдди подходят люди, выражают соболезнование.

Я оглядываюсь и вижу отца Гарри, он сидит в одиночестве на соседней скамье. Он вдовец, приехал из Нью-Хемпшира. Меня снова поражает, насколько они похожи. Словно глядишь на Гарри тридцать лет спустя. Отец Гарри смотрит на фотографии сына и внука. Все его наследие уничтожено одним махом. Я бы подошел к нему и поговорил, но не хочу оставлять Мэдди.

Появляются Нэд и Сисси. Сисси молча подсаживается к Мэдди, берет ее за руку. Нэд кажется меньше ростом. Приходит кто-то еще, но я сосредоточен на Мэдди. Начинается служба, знакомые слова: «Я есмь воскрешение и жизнь». Не будет ни речей, ни воспоминаний. Мэдди бы не смогла это вынести. Все быстро заканчивается.

Я вывожу ее к машине, припаркованной прямо у крыльца. Замечаю несколько знакомых лиц. Людей больше, чем я предполагал. Похороны притягивают любопытных, особенно если покойный – какая-то знаменитость. Однако за нами следует всего около десятка машин.

Я захватил резиновые сапоги для Мэдди и себя и помогаю ей обуться. Мы медленно бредем по грязи к лиману, за нами следуют остальные. Нэд достает одно каноэ и относит его к причалу. Мы с Нэдом помогаем Мэдди сесть на носовую скамью лицом к корме. Потом в каноэ забираюсь я, как всегда, сажусь на руль. Сисси передает мне урну. Никто не произносит ни слова.

Люди собрались на причале, все они в темных костюмах и платьях. Молчат. В тишине слышится только плеск воды, мое дыхание, грохот сердца в моей груди. Небо, задернутое облаками, светится молочной прозрачностью. Вода темна, спокойна и непроглядна. Вдали кружат несколько чаек. Большинство домов вокруг лимана еще закрыты после зимы. Деревья обернуты мешковиной. Садовая мебель убрана. Бассейны затянуты брезентом, засыпанным бурыми листьями.

На середине лимана я открываю урну. Урна одна. Мэдди хотела, чтобы их смешали. Она бережно берет у меня ее. Погрузив пальцы, вынимает пригоршню праха и развеивает его над водой. Начинает всхлипывать. Или, вернее, продолжает всхлипывать, потому что не прекращала все эти дни. Снова и снова Мэдди черпает из урны и бросает прах, пока ничего не остается. Она смотрит на меня, и я понимаю, что пора возвращаться. Глаза у нее красные и опухшие, в них отражаются слезы, текущие по моим щекам.

Мы возвращаемся к причалу, Нэд и Сисси помогают нам выбраться. Я веду Мэдди к себе домой.