Неотмазанные. Они умирали первыми
Шрифт:
— Нет, на третьем, а что?
— Выходит, маманя тебя в детстве с третьего уронила. Значит, для тебя не все еще потеряно, еще можно попытаться спасти. Есть слабая надежда вернуть тебя обществу. Но ничего, не шибко переживай! У нас медицина на мировом уровне, поможет, — продолжал ерничать Эдик. — Бакаша тебе битых полчаса распинается, рассказывает, что восточные женщины боятся, уважают и слушаются своих мужчин как богов, а твой мозговой бронепоезд все никак не допрет до этого, все еще где-то на запасном пути топчется. Этак,
— К чему? — недоверчиво переспросил Привалов, уставившись на Пашутина.
— Эх, валенок сибирский, тайга моя дремучая, пойду-ка лучше отолью, чего перед тобой бисер метать, все равно ни хрена не поймешь. Пацаны, кто со мной?
— Что в нашей хате, что на улице, такая же холодрыга! Сегодня точно дуба дадим, — недовольно проворчал съежившийся, вечно мерзнувщий, Привалов, вытирая сопливый нос замусолиным рукавом. — Приеду домой тут же женюсь, не раздумывая, найду себе пухленькую, горяченькую, чтобы не мерзнуть в постели зимой!
— Ты, чё, Привал? Звезданулся!
— Совсем крыша съехала?
— При чем тут крыша?
— Да при том, бамбук! — отозвался сердито старшина Баканов из дальнего угла, где, устроившись на вещмешках, перематывал вонючую грязную портянку. — Думаешь, семейная жизнь это тебе сюси-пуси всякие, хаханьки, птичек райских пение, кофе горячий в постель, обниманцы, поцелуйчики. Хера! Я тебе сейчас популярно обрисую, как все будет. Женишься. Первый месяц ничего будет, на то он и медовым зовется. А уж потом начнется настоящее светопредставление. Придешь вечером домой с работы усталый, весь разбитый, а твоя ненаглядная тебе раз леща по шее. Скажет, ты где паразит, шляешься? Где заработанные деньги, твою мать? Покажи жировку, паршивец? У других мужики, как мужики, а у меня распоследний расп…дяй!
Валерка Крестовский, не выдержав, прыснул в кулак, остальные дружно загоготали.
— Тихо! Жеребцы! Дайте досказать-то! — продолжал Баканов. — А если, чего доброго, с приятелями кружечку, другую, после трудового дня пропустишь в пивнухе, что напротив, вообще не завидую тебе. Кирдык тебе будет полный! Чуть дверь приоткроешь, а она тебе раз половой тряпкой по мордасам: «Скотина! Опять надрался, подлец? Как последняя свинья! Вот тебе, вот!»
Свои нравоучения Бакаша сопровождал непередаваемой мимикой лица и красноречивыми движениями рук, все присутствующие покатывались со смеху.
— Так, что, дорогой мой Ванюша, вот, тебя какое счастье ожидает в семейной жизни! Вот и шевели теперь куриными мозгами. Стоит жениться али нет! А ты, сюси-пуси! Сюси-пуси! Горяченькую, видите ли он захотел, и так найдешь, если приспичит! И горяченькую, и холодненькую, и не очень, и сиськами до земли, и без сисек! На хера на себя хомут в молодые годы надевать, дурень?
В дверном проеме появился раздраженный Дудаков со старшим лейтенантом Тимохиным, вслед за ними — насупленный Колька Селифонов с «агаэсом» за спиной.
— Что
— Да вот, учим молодежь уму разуму, товарищ капитан! — отозвался Стефаныч.
— Итак, мужики! Чтобы был идеальный порядок! В помещении школы не свинячить и не гадить!
— Пока светло можете пожрать и оправиться! Консервные банки в окно! Огонь не разводить! — добавил второй.
— У окон не курить! Замечу, яйца поотрываю! — сурово пригрозил капитан. — Пошли, Стефаныч! Посты выставим! Приданцев и Мирошкин, дуйте за нами! В охранении с собаками сегодня будете!
В классе было холодно. Солдаты спали, лежа на боку, плотно прижавшись друг к другу, втянув головы в поднятые воротники и засунув руки поглубже в рукава и карманы.
Неожиданно глубокую ночь прорезала длинная пулеметная очередь. За ней другая, третья… Встревоженные не на шутку солдаты, хватая оружие, повскакивали.
— Братва! Чехи! — заорал спросонья в темноте перепуганный Привалов. — Окружили, гады!
— Без паники! — рявкнул из коридора голос старшего лейтенанта Тимохина. — Занять оборону! Без команды не стрелять!
— П…дец, мужики! — заныл рядовой Свистунов. — Окружат и раздолбают всех! Или сожгут живьем в этой проклятой школе!
— Заткнись! — зло цыкнул на него сержант Кныш, осторожно выглядывая в окно.
Трассеры, то здесь, то там, передавая «морзянку», рассекали яркими огоньками ночную темноту. Перестрелка шла в горах, над селом.
— Танцор, знаешь, чего я боюсь больше всего? — тихо сказал Ромка, обернувшись к Чернышову.
— Чего, Ром?
— Как бы эти выродки масхадовские нас гранатами не забросали или «шмелём» не долбанули! Тогда уж точно всем амба!
— Хуже нет, чем в темноте воевать! Здесь мы как слепые котята! Подожгут и постреляют нас как в тире.
— Сидим как в заднице.
— Который час?
— Кто его знает?
— Сейчас посмотрим! — живо откликнулся Володька Кныш, в темноте с трудом различая светящиеся стрелки циферблата. — Черт, ни хера не видно!
Но его опередил Пашка Никонов.
— Семнадцать минут второго!
— А светать-то будет около семи! Не раньше!
— Кого-то долбят! Слышишь?
— Очередями ху…чат!
— Не позавидуешь.
— Похоже, «зуха» отвечает! Наверное, наши. Десантура на высотах.
Кто-то затопал за стеной по коридору.
— Мужики, «собровцы» из соседнего класса с…бались, всем табуном куда-то рванули! Может и нам тоже надо отсюда когти рвать, пока не поздно? — беспокойно загундосил, выглянувший в темный коридор, Привалов.
— Сиди, не ссы!
— Андрей! Что-то я никак не врублюсь! Кто стреляет? И в кого? — отрываясь от «ворона», обернулся Дудаков к старшему лейтенанту Тимохину, который выглядывал из-за БМП.