Неотвратимость
Шрифт:
Дарью вызвали утром с работы будто бы для дополнительного допроса. В хату к ней шли не гуртом, сперва Загаев с Ушинским, потом Хилькевич с понятыми. Загаев беседовал с унылой Дарьей, остальные осматривали сенцы, кухню, горницу.
— А что, Дарья Ивановна, вот эта вещица принадлежала мужу? — Ушинский потрогал транзисторный приемник на комоде.
— Не. Шуму Зиновий не любил. Брат с жинкой ночуют у меня, одной-то боязно в пустом доме… Брат живет в совхозе, двенадцать верст отсюда. Каждый вечер на мотоцикле приезжает. Братиево это радио.
Нашлись
— Простая душа, незлобливый был. Компанию любил, даже если не дюже хорошая компания. Везде дружков найдет, садится с ними, бывало, где ни попадя, редко чтоб дома. На свои на кровные поил их.
— Опохмелялся?
— Ну, а как же. Только, бывало, глазыньки продерет да и лезет в подпол рассолом отпиваться. В подполье у меня бочонок с огурцами. Весь рассол выпил, сердешный, аж огурцы портиться стали. Посидит там в холодочке, а опосля в магазин потянется. Добрый был человек Зиня.
— Подполье мы еще не осмотрели. Извините, Дарья Ивановна, обязаны и подполье.
— Мне чего, шукайте, коли пришли.
Ушинский уже поднял люк в полу кухни, позвал понятого.
— Прошу и вас, Дарья Ивановна. Покажите, пожалуйста, как именно имел обыкновение усаживаться ваш муж.
— Як? Сидел, рассол пил… Стакан у него там…
Дарья вздохнула и полезла за Ушинским в подполье.
Загаев сидел в горнице, смотрел в окно поверх занавески на густые вершины яблонь и вишен. Обдумывал, что же теперь делать, где и что искать. Напротив машихинского стоял дом стариков-пенсионеров, покосившаяся хатка с запущенным, задичалым садиком. Загаев представил себе мысленно весь этот квартал: слева, на порядке Машихиных, красовался справный шлакоблочный дом наладчика с швейной фабрики, а справа, метрах в ста, ударными темпами шла стройка, возводили новый корпус этой фабрики. Впрочем, соседи тут ни при чем — Зиновия не дома ведь убили.
Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прервал зевок, прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице застыло изумление — на Ушинского она глядела, как на фокусника. А он, держа за самые краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестянку с надписью «Томат-пюре».
— Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!
Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой. Она постанывала, хваталась за сердце.
Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с жестянки самодельную
— Ого! Гляди-ка! — перешепнулись понятые.
Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотенные, четвертные, десятки, совсем немного пятерок.
— Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?
Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку.
— Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?
— А? Божечки, у него ж и штанов-то путных не было…
— Вы видели эту банку?
— Банка, мабуть, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, а она эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке… харчи добрые нужны были… Лекарства…
Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы на отдельных листах. Дарья сидела на табуретке, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглядывала, расправляла юбку на колене.
— Все, — сказал Ушинский. — Сколько насчитали?
— Восемь тысяч семьсот двадцать пять.
— Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья Ивановна. Вы слышите?
— Слышу… Таки богаты гроши! А он в драных штанах ходил…
— Ну кто мог предположить, что у Машихина имелись такие деньги! — вздыхал Хилькевич. Сторожецкого следователя мучило сознание своей оплошности в начале следствия, он все пытался найти себе оправдание — не перед другими, а перед собой хотя бы. Оправдания не получалось…
— Кто мог предположить! Существовал Зиня Красный весьма скромно, этакий безобидный пьяница, безвредный весельчак…
— Не могу с вами согласиться, — возразил Загаев. — «Пьяница» и «безвредный» — несовместимые понятия. Пьяница всегда вреден, только в разных аспектах. Вреден уже одним своим пьяным видом, особенно для молодежи… А скажите, за последние годы случались в районе и городе крупные кражи?
— Нет. То есть кражи-то были. Но, во-первых, не в таких крупных размерах. Во-вторых, преступления раскрыты, и воры отбывают наказание. Не всегда же мы тут ошибаемся, Константин Васильевич. До сих пор с делами справлялись. Вот и успокоились слишком…
— Да хватит уж вам себя корить, — улыбнулся Ушинский. — История в самом деле каверзная. Давайте-ка подумаем, что дальше? По имеющимся данным, Машихин из Сторожца ни разу не выезжал, к нему тоже никто не наведывался. Выходит, деньги приобрел каким-то образом до приезда в Сторожей.
— Да. Что деньги добыты нечестным путем, сомнения, полагаю, ни у кого не вызывает: как мог ленивый пьяница заработать столько? Остается загадкой — почему убили? Проговорился собутыльникам, и Гроховен-ко с Божнюком хотели завладеть «кладом»?
— Вы по-прежнему полагаете, что расправился с Машихиным кто-то из них?
— Кому же больше? Один или оба, в сговоре.
— Подозревая их с самого начала, вы просто не пытались искать другие версии.
— Других версий и сейчас не вижу. Или у вас они имеются?