Неотвратимость
Шрифт:
Наступила та совсем недолгая пора в жизни Москвы, когда день переходит в ночь и волна происшествий несколько сникала. Закончились спектакли в театрах и сеансы в кино, закрывались парки и рестораны. Спало оживление на вокзалах. Меньше стало пешеходов, поутихло уличное движение. В этот час и стражи порядка могли позволить себе «ослабить ремень» и передохнуть, хотя бы ненадолго забыть о той максимальной собранности, которой круглосуточно требовала от них служба. Павел блаженствовал в удобном кресле. Хорошо, тихо, тепло… Зима, зима, зима… Шесть лет назад, осенью, пришел он в МУР. И будто
— Вас просит к себе Борис Константинович, — прервал размышления Павла дежурный по управлению.
Старший лейтенант вошел в просторный кабинет комиссара милиции и представился как положено.
Начальник управления вышел из-за стола, поздоровался, пригласил присесть.
Как ни знаком был облик начальника управления, Павел всегда удивлялся про себя его не моложавости, нет, просто молодости. Молодости и в быстроте ориентации, и в стремительности движений, и в неутомимости. И только когда — вот как сейчас — читал и подписывал бесчисленные бумаги, чего Борис Константинович терпеть не мог, и привычным жестом бросал на место заушины круглых больших очков в тонкой стальной оправе, тогда он как-то сразу менялся: становился даже не пожилым, а совсем старым, очень утомленным человеком. И волосы на склоненной голове вдруг превращались из белесых, какими они только что казались — свет, очевидно, так падал, — в совсем седые, даже сизые. И складки под подбородком резко обозначались. И месяцеобразные глубокие морщины около рта бросались в глаза.
Так ведь и было от чего уставать. Когда комиссар Дубинин спал — можно было только строить предположения, потому что в самые различные часы суток, и весьма часто именно ночью, он мог появиться в любом из многочисленных своих подразделений и служб. Положение обязывает — как-никак главный милиционер Москвы, отвечающий за порядок во всем огромном городе.
— Устал? — спросил Дубинин, внимательно глядя Павлу в глаза.
— Никак нет, товарищ комиссар.
— Ну ладно, погоди немного, сейчас все объясню.
Комиссар вызвал дежурного, передал ему папку с подписанными бумагами и, не глядя, перевел рычажок на пульте, расположенном с левой стороны от его кресла. Вспыхнул круглый желтый огонек, и голос из скрытого динамика доложил:
— Дежурный по району подполковник Люстров у аппарата.
— Добрый вечер, Василий Никифорович. Вернее, добрая ночь.
— Здравия желаю, товарищ комиссар.
Начальник управления говорил, не напрягая голоса и не меняя позы. Вероятно, отметил про себя Павел, за ту неделю, что он здесь не был, вмонтировали микрофон прямо в письменный стол.
— Прояснилось что?
— Никак нет, товарищ комиссар. Сведения получим к двум часам.
— Сразу же докладывайте в управление
— Понятно.
— Вам в помощь выделяю опергруппу. Ее возглавляет старший лейтенант Калитин.
— Старший лейтенант Калитин. Записано.
— Через час Калитин будет на месте. Предупредите ваш народ и эксперта. Чтобы дождались его. У меня все. Будь здоров.
— Вас понял. Всего хорошего, товарищ комиссар.
Начальник управления вызвал дежурного, распорядился, чтобы принесли еду и чайку покрепче.
— Толковый работник этот Люстров. Вместе служили. Подхрамывает, правда. После фашистской мины. Но еще вояка. Дай бог другим.
Вошел дежурный со срочным пакетом, и, пока начальник управления возился с сургучными нашлепками на конверте и знакомился с его содержанием, Павел машинально подсчитывал число разноцветных планок на кителе комиссара. Восемнадцать правительственных наград…
— Садись вон за тот столик в сторонке и поешь.
— Да зачем, Борис Константинович? Я не голоден.
— Дисциплины не чувствую, старший лейтенант. Не теряй времени. Я тоже буду пить чай.
Павел взялся за яичницу и бутерброды. Комиссар подсел к нему и, со вкусом прихлебывая чай из большущей фаянсовой кружки, начал говорить, как бы стараясь сам себя в чем-то разубедить.
— Случай один произошел в районе у Люстрова. Сберегательную кассу ограбили. И тоже не без каменных работ. Обнаружили тяжелый молоток и гвоздодер: жулики их припрятали внутри. Когда Каменщик орудовал, кувалду и шлямбур находили на месте?
— Да, он ими в основном действовал.
— И будь здоров как действовал. А чего же он инструменты бросал? Пригодиться могли бы в другой раз…
— Они тяжелые, громоздкие. А ему бы только справиться с теми манто, что он каждый раз утаскивал. Меховая шубка ведь от килограмма до двух тянет, да и места занимает порядочно, даже в сложенном виде.
— А ты что, следственный эксперимент производил?
— Было такое дело, товарищ комиссар. Когда двенадцать шуб в куль бумажный сложили, сверточек получился весьма заметный. С таким на улице показываться — все равно что закричать: «Держите, я вор!»
— А он, может, не один, а два или даже три сверточка делал? Спешить ему зачем? Вся ночь в запасе.
— Я тоже так полагаю.
— А отверстия, говоришь, гладкие?
— Абсолютно. Не жалел труда, чтобы не зацепиться случайно за острый выступ и не оставить клочок своей одежды.
— Матерый волчище.
— И умный, расчетливый. Пробивал отверстия тютельку в тютельку. Сорок шестой размер у него. Мы по очереди лазили — только с таким размером плеч можно протиснуться в пролом.
— И никаких следов?
— Словно метелочкой после себя подметал и тряпочкой протирал.
— Вот-вот! И здесь так же. Но очень уж в этой сберкассе все аккуратно. Чересчур. Чуешь? Погоди, погоди. Ты что в окно уставился? Притомился? Может, все-таки поспишь? А мы кого-нибудь другого пошлем?
— Да нет, товарищ комиссар. Это у меня манера такая, думается почему-то так легче.
— Ага. Тогда, значит, бери машину и прямым ходом туда. Там эксперт наш хлопочет. Бурштейн. Знаешь ее?
— Толковый криминалист.