Неожиданность
Шрифт:
— Ма… — уже шепотом просипел согнувшийся богатырь, ушибленный богатыркой — можно сказать от равного себе по силе получил.
Пелагея сунула Емеле кулак под нос.
— Не ори дурак! Предупреждала тебя, бестолковца!
— Я хотел мама крикнуть…
— А мы лишнего платить не хотим. Были бы твои деньги, орал бы сколько душе угодно, взыска бы не было, а сейчас говори только когда спросят! Понял, орясина?
— Понял.
— Вот и хорошо. Которая?
— Вон подальше стоит.
— Которая выше всех?
— Да, да!
— Стой
— Да я…
— Стой здесь, дубина! Она тебя увидит, тоже галдеть начнет. Любуйся отсюда.
Прошли подальше, оставив Емельку поодаль. Начали рассматривать здоровенную бабу. С нашим ухарем явное сходство, шрам возле рта в наличии. Для верности я спросил:
— Как звать?
— Акулина, — ответила понурая женщина.
— Откуда?
— Из Дубровки…
У всех рабов веревками были спутаны только ноги, а Акулину обмотали всю.
— Дорого просишь? — спросил я у подскочившего торговца живым товаром.
— Пятьдесят монет! В ней силища страшная — спутанную вервием всю дорогу вели!
— Ну ее, — дернула меня за рукав Пелагея, — пришибет еще кого из челяди, греха с ней не оберешься.
— Сорок! — резко сбавил цену работорговец, поняв, что сбыть здоровенную рабыню будет нелегко, а до Крыма везти ее будет трудновато.
— Тридцать, — решительно вмешалась Пелагея, — или мы уходим!
— Забирайте! — махнул рукой купец.
Мы отсыпали двадцать пять из денег перекупщика, взятых в Танином объемистом кошеле, оставив тридцать богатырке, пять иностранных монет добавил я, и получили богатырскую матушку в полном объеме. Не успели отойти, как налетел любящий сын и заорал во всю свою мощь:
— Мама! — горячо обнимая матушку.
— Емеля, сынок…, вот и свиделись на прощанье… А меня чужие люди купили…
— Это наши! Они за тебя свои деньги отдали!
— Эх, продешевил! — было написано на роже торгаша, кабы заранее знать! Ободрал бы я этих милосердных, как липку…
— Сними путы, сынок, намаялась я связанная быть, устала.
— Сейчас! — и Емеля торопливо взялся срезать веревки с матери.
Освобожденная Акулина поразмяла руки, присела пару раз и взялась нас всех обнимать и целовать. Потом низко поклонилась и сказала:
— Благодарю вас люди добрые за дело богоугодное! Дай вам Бог здоровья и всего, чего захочется.
Пелагея аж закрутила головой, — видимо впервые в жизни ее благодарили за богоугодное дело.
— Пойду с хозяином прощусь, очень уж уважил помоями, которые вместо еды давал и побоями ежедневными.
Увидев идущую к нему бывшую рабыню, купчик как-то сжался и смотрел на нее боязливо.
— Спасибо и тебе, купчина, за заботу и еду сытную.
Работорговец расслабился — кажись обошлось. И получил такую оплеуху в ухо, что аж упал.
— Не убила она его? — забеспокоилась Пелагея, — не охота еще и за эту гниду платить.
— Да нет — вон возится уже. А за сломанное ухо платить не придется?
— Акулька
— И то верно!
Мы, очень милосердные, по-доброму улыбнулись друг другу. А наказание работорговца продолжалось. Акулина взялась пинать своего мучителя.
— Вставай, гаденыш! Дерись! — рычала она.
Тот ойкал, укрывал руками голову и поджимал ноги к животу.
— Его, видать, били не раз — опытный уже стал, — заметила Пелагея. — Однако она слишком горячится, не убила бы торговца. Емеля! Ты сильнее матери?
— Конечно.
— Тащи ее сюда. Нету у нас лишних денег за вашу семью расплачиваться.
Емеля подошел к матушке и начал ее унимать, теребя за плечо:
— Мама…, ну мама…
Акулина продолжала пинаться, не обращая на сына никакого внимания.
— Сейчас она его догадается сама поднять, и хозяину конец — ему очень повезет, если просто покалечит. Емелька! Неси мать сюда! — рявкнула Пелагея.
Емельян больше не колебался. Он зашел к матери со спины, обхватил ее кольцом богатырских рук и принес к нам. Акулина медленно остывала.
— Простите, не стерпела! А можно я его еще пару раз пну?!
Мы промолчали. Прошла минута.
— Ну а хоть разочек?
Снова тишина.
— Ладно, уже все поняла. Отпускай меня, сыночек. Пойдемте только поскорей отсюда, а то все-таки убью я его, очень уж донял, козлиная рожа.
И мы ушли домой. По пути Пелагея с нами простилась, и пошла в сторону постоялого двора, сняв синюю ленточку. Богатырь с матерью отправились с ней — у нас там еще номера оплачены.
Придя, усадили Василису в кухне, и позвали Павлина с Захарием. Я отошел, понимая, что тут должны поработать более опытные товарищи. Зашел в комнату к Венцеславу, узнал, что собаки выгуляны, отменно накормлены, и уже горят рвением идти в поход дальше.
— А у тебя Горец каков по уму?
— Как двенадцатилетний парубок.
— Сам ему ума добавил?
— Да где там мне! Опытные волхвы помогли. У нас их белыми колдунами зовут.
Потом пошел на двор, поговорил с Марфой.
— Марфуша, мы уходим завтра с утра, к вечеру уже в Переславле будем. Спроси у антеков, нет ли где у них по пути подземелья?
— Хорошо! — пролаяла службистая овчарка.
Затем вернулся в дом. Сеанс гипноза был уже закончен. Теперь ведьма от всей души верит, что очень сильный священник Николай хочет убить Невзора, а так как ее уверенность подкреплена реальными фактами: луч божественного света, идущий к голове протоиерея, крики Архипа и Осипа, разоблачить ее невозможно. Наше внушение запрятано очень глубоко, черному кудеснику не добраться. Убить святого отца Василисе невозможно, он любую ведьму за версту чует. На нас охотиться никакого резона нет — не в нас сила. Она еще денек-другой поторчит в Киеве, а потом отправится на доклад к Невзору.