Непобедимая буря
Шрифт:
Василий вышел в соседнюю галерею с безмолвными портретами: семейными, царскими. Хрусталь в люстрах уже не звенел, но помнил… Спустился в вестибюль, в портик крыльца, к дорожке с фонтаном. Каблуки хрустели мелким песком. Он шёл, шёл… За ворота, с горки, к лесу. Остановился на берегу реки. Стянул перчатки и швырнул в воду.
***
– И всё-таки ты не должен был так с нею поступать! – Дмитрий доел блин, положил вилку на край тарелки.
Братья встретились только за завтраком. В одних рубашках
– С кем?
– С этой баронессой.
– Ты всё думаешь.
– Думаю. Почему ты намеренно так держишь себя в доме моей невесты? Бог знает, что они теперь о тебе вообразят.
– Я нахал. Дурное влияние…
– Да я не сержусь! Мне попросту за тебя обидно. Ты же знаешь, как я тебя люблю.
– Ну, прости. Больше так не буду. По крайней мере, постараюсь. Надеюсь, Агриппина Ивановна не злопамятна. Всё ж – «religieux».
Дмитрий улыбнулся:
– А ты хорош! Я бы так не смог. Неужели правда твои английские приятели и похлеще вытворяли? Нет, правда?
– Ну, да…
За деревянной решёткой беседки зажужжали шмели в траве. Ветер в деревьях молчал – будто ждал вопроса.
– Дмитрий, а знаешь ли ты, кто та девушка, которая засмеялась?
– Я не узнал. А что? Тебе понравилась она?
– Ты её видел?
– Нет. Честное слово – не знаю, за ужином не гадал даже. А почему ты раньше уехал?
– У меня свои правила. Ясное дело, ты, кроме своей Марии никого не видишь…
– Ну хочешь, я спрошу?
– Марию. Только её.
– Как пожелаешь, – Дмитрий заулыбался, как заговорщик. – Верно, нынче снег пойдёт. Неужели кому-то, наконец, удалось разбередить твоё сердце!
– Перестань! Ты сам предложил узнать. Я тебя не просил, – Василий встал, стащил со спинки тростникового стула пепельно-коричневый фрак и соломенный цилиндр. – Пойду прогуляюсь.
Дмитрий зевнул:
– А я спать.
Глава 5
Воздушно-белые облака зависли в безветрии. Огромные головки одуванчиков упивались полуденными лучами, в желтизне их блёкло солнце. Василий подходил к лесу узкой тропинкой, заросшей снытью и лопухами. Тропинка вывела его к дикому руслу реки. Под откосом крутого берега стояла на мели старая лодка-долблёнка. Примостясь в ней, Василий отдался власти течения, и время потерялось от размеренного движения воды. Лодка проплыла через хвойный лес, где гигантские дикие ели укрывали лапами песчаные берега. Глаз успевал различать каждую травинку на берегу.
На пути стали встречаться вековые плакучие ивы. Их гибкие ветви с бледными листьями склонялись над рекой, отражались в рябом зеркале. Сквозь деревья проглядывались яркие цветущие луга. Лодка зашаркала по дну – и остановилась на отмели.
Василий поднялся на левый берег и направился в гору, куда повели ноги. Белая арка, кремовый особняк – Высоково. И как он здесь оказался? Что ж делать? Пройти мимо? Или заглянуть в гости, раз уж пришёл. В сапогах до колена…
Василий поправил воротник фрака, отогнул кверху поля
Мраморный бортик фонтана слепил белизной, а за ним… на песчаной дорожке сидела на корточках девушка в розовом платье: глядела, как по воткнутой в землю палочке бегают муравьи. Медово-льняные локоны собраны в узел на темени. Растрёпанные пряди от виска до щёк, лоб в кудряшках.
Высокая тень в шляпе накрыла её. Она подняла большие зелёные глаза. Лицо белое, тонкие дуги бровей. Дикий взгляд… Наклонила голову, как играющий котёнок. Вскочила – и, как антилопа, исчезла в зелени сада. Василий посмотрел ей вслед. И повернул обратно.
***
К реке! К лодке!
Впрыгнул в неё с берега, схватился за змеевидную ветку ивы. Отломил. Оттолкнулся ногой от притоптанного песка – и, как веслом, стал грести веткой по течению. Вернуть лодку на своё место – на свой берег. Чтобы не возвращаться к ней сюда.
До Шешурки доплыть не смог. Плечи уже болели. Выбрался через крапиву на берег.
Луг на горизонте упирался в небо. Трава по колено – лоснилась, усыпанная синим бисером вероники. Одуванчики слепили майской радостью, душили нектарным ароматом. Шешурские сенокосы. Василий направился через луг семимильным шагом. Словно торопился. Или убегал.
За горой вырос еловый перелесок. Наконец, успокоил тенью невыносимое, настырное солнце. Ноги привели к округлому пруду. У берега под водой желтели цветки мать-и-мачехи. Ни водомерок, ни плеска рыб, даже комары не успели учуять живого человека. Одна зеркальная синь. И ели вокруг, и груда камней, принесённых ледником Всемирного потопа. Наконец – покой. И одиночество. Василий с разбегу взобрался на серый холодный валун, как на утёс. С высоты осмотрел пруд и подтопленные берега. Что-то было мучительно-тоскливое в этой тишине. Сакральное спокойствие природы сладко давило грудь.
Василий сел на камне. Положил рядом шляпу. Как звучала тишина? «Чви, чви, чви, чви», – пищал в еловых верхушках клёст. Фоном звенели пеночки – словно задевали языки колокольчиков. И в этом звоне выбивался детский смех. Девичий… Откуда? В голове. Словно мозг заразился им. И требовал покориться, отдаться ему – и слушать, слушать, слушать…
***
Яблоневые ветви и без того не пропускали свет в гостиную, а тут ещё тучи заходили, да ещё и под вечер. Василий щурился, но упорно разбирал без свечей немецкий текст в кресле у окна. Гофман. «Майорат».
– Почему так темно? – Дмитрий переступил порог. – Сидишь тут – в белых жилетах, как привидение!
– Испугался?
– Ты умеешь. Помню, как в детстве… Спасибо лампадку пред иконами не погасил!
– Ты был у Даровых?
– Да-а, – Дмитрий скрипнул дверцей буфета, достал гранёный стакан и графин с яблочной водой. – Узнал.
– О чём?
– Хи! Уже забыл? Тебе посчастливилось. Она кузина Марии, – он придвинул стул и сел за стол лицом к Василию. Сквозь щели в деревянной оконной раме зашелестел дождик.