Непобедимый. Право на семью
Шрифт:
— Полина-Полина, — отражает с той покровительственной насмешкой, которая у меня вызывает мурашки.
Плечи, грудь, спину ими обсыпает. Непобедимый замечает. Вижу, как меняется его взгляд. Становится еще на несколько оттенков темнее и в тоже время горячее. Таю под ним, как то самое мороженое, которым он всегда меня закармливал.
Застолье в сравнении с торжественной частью проходит скромнее. На террасе виллы Тихомировых. Я сижу у Миши на руках, потому что места не хватает, и второй раз за свое пребывание в Майами радуюсь тому, что «понаехавших»
— Тебе удобно? — спрашиваю в какой-то момент.
Миша встречает этот вопрос таким взглядом, что мне жарко становится.
— А тебе?
— В меня что-то упирается, — выдыхаю ему на ухо и незаметно ерзаю. — Но в целом нормально. Не мешает.
Непобедимый на мой откровенный флирт вербально не реагирует. А вот физически… Притягивает меня ближе и, забивая на толпу родственников и близких, страстно целует. Мне даже неловко становится, когда осознаю, как это выглядит со стороны. Хотя гости нас, конечно же, поддерживают хлопками, выкриками и улюлюканьем.
Я так горю, кажется, ничего от меня не останется, а Миша целует и целует, накаляя градус напряжение до невообразимых высот. Вот всегда он был скуп на слова и щедр на действия.
— Наказываешь за провокацию? — шепчу, не успев отдышаться.
И, раззадоренная, прикусываю мочку его уха. Довольно наблюдаю, как на его коже выступает дрожь.
— Почему наказываю? Напротив, поощряю, — выдает, как ни в чем не бывало.
— Даже так! М-м-м… Миша-Миша, — вздыхая, не могу перестать улыбаться.
— Такое ощущение, что консулу речь ты писала, — доносится до нас басовитый голос Расула Муртазановича — мужа Мишиной бабули.
И обращается он, конечно же, к ней.
— Прям писать не писала… Но! Без меня не обошлось. Пришлось напомнить ему события двадцать первого года!
— О-о-о, — стонет тетя Полина раздосадовано, пристыженно и вместе с тем как-то необыкновенно счастливо. Впрочем, ничего удивительного. Ведь вспоминают все именно их с дядей Тимуром свадьбу. — А я-то думаю!
— И я там был! — выпаливает под общий аккомпанемент папа. — Все помню!
— Ой, да! — подключается мама. — Вот на этом берегу… Там стояла арка… Мишка такой маленький, красивый — в белом смокинге с черной бабочкой!
— Кажется, нам пора, — объявляет Непобедимый и тут же встает. Как-то так ловко меня перекидывает. Без заминок уже выносит из-за стола. — Всем спасибо. И спокойной ночи.
— А вам неспокойной! — выкрикивает Саульская. — Давайте там сестричку Егорке забабахайте! Мы за ним пока приглядим.
— Мурка, — в коротком оклике дяди Ромы столько веса. — Вот куда ты, мурка… — вздыхает в конце, оставляя фразу оборванной. — Без нас разберутся.
— Да? — восклицает та. — А что ж ты не придерживался этой теории, когда вызывал Непобедимого во Владивосток?!
— Юля, ша, — затыкает ласково и грозно.
Как всегда, в общем. А у меня отвисает челюсть. Да и у остальных та же неоднозначная реакция стынет на лицах.
— Дядя Рома! — верещу я.
Пытаюсь
Шлейф от платья отстегнули еще в замке, сразу после длительной фотосессии, которая для Тихомирова стала наибольшим испытанием. И теперь ничто не мешает ему донести меня до спальни, прежде чем я успеваю опомниться.
— Это правда? — выпаливаю, когда уже на кровать опускает.
Миша не отвечает. Провернув меня, бесцеремонно расстегивает платье. Да так ловко, словно перед этим именно на этой модели для него кто-то инструктаж проводил. Лишь выдыхаю шумно, когда оказываюсь голой по пояс. Рывок — и вовсе задыхаюсь. Потому что Тихомиров ставит меня на колени и стягивает дорогущее дизайнерского платье, которое за два с половиной года грозило превратиться в раритет.
— Порвешь же… — шепчу машинально.
— Извини, — выдыхает мне в затылок, вызывая бешеный полк мурашек. Стону, пока не прижимается губами. Тогда замирая, цепенею от яркой вспышки такого простого удовольствия. — Все, убрал твое платье. Расслабляйся.
— Легко сказать… Я уже, как оголенный провод…
— Значит, будем разряжать, — бормочет так близко, что у меня волоски на коже дыбом встают.
Слышу шорохи, когда он скидывает свою одежду. Почему-то эти звуки сейчас воспринимаются чересчур остро. То и дело вздрагиваю. А уж когда Миша прижимается голой кожей, протяжно стону. Меня накрывает его силой, запахом и каким-то подавляющим стремлением доминировать. Он все делает сам — возбуждает, ласкает, распаляет до необходимой кондиции. Я лишь дрожу и постанываю, изнывая от предвкушения того момента, когда наши тела, наконец, сольются.
Не остается не единого сантиметра плоти на моей спине, ягодицах и между ног, где бы ни прикоснулись его губы и язык. Но, прежде чем войти, Миша все же переворачивает меня и укладывает на спину. Терзает взглядом, а после и ртом… Жестковатыми поцелуями по груди доводит практически до исступления. Я уже скулю и что-то нечленораздельно мычу. А когда толкается и заполняет собой, моментально взрываюсь.
— Все? — выдыхает хрипло, но двигаться не прекращает.
Под моими веками дрожит какое-то неестественное свечение. По коже носятся искрящие всполохи. Мне жарко до ужаса. Но я трясусь. И с какой-то одержимостью бесконечно шепчу:
— Я очень тебя люблю… Люблю… Очень-очень… Люблю… Миша…
— Продолжай, — сам подстегивает, едва мне удается, закусив губы, замолчать.
И я продолжаю.
Движения Миши становятся жестче и размашистее. Он трахает меня так, как ему самому нравится. И при этом не сводит взгляда с моего лица. Топит своей любовью. Как я раньше могла это списывать на страсть? Глупая, слишком неопытной была. А учиться не стремилась. Слышала только себя. Вот же его сердце без слов говорит! Это гораздо сильнее всех признаний в мире.