Непобежденный еретик
Шрифт:
В обоих комментариях к Тезисам Лютер не устает подчеркивать, что в области схоластических «мнений» ученая дискуссия не только позволительна, но и желательна. Он убежден, что поступает правомерно и благочестиво, а потому, несмотря на все разбуженные им общественные страсти, не должен подвергнуться каким-либо гонениям.
Нетрудно увидеть, что критическая проницательность Лютера-теолога пока еще сочетается с поразительной наивностью в отношении церковной политики и судебной практики. Куда труднее понять, что в этой наивности и заключалась парадоксальная сила начинающего реформатора.
Папская церковь оказывалась в роли тупого насильника, преследующего виттенбергского теолога только за то, что он отважно выполняет свой долг перед нею. Это разжигало и в самом Лютере, и в сочувствующем ему немецком мирянине нравственное и правовое возмущение Римом.
Правда, и грубое
Первое известие о деле Тецеля — Лютера поступило в Рим в декабре 1517 года. В папскую канцелярию были доставлены Тезисы и так называемый «трактат», то есть объяснительная записка, подготовленная секретарями архиепископа Альбрехта. До папы эти бумаги, по-видимому, не дошли. С ними ознакомился родственник Льва X и его главный министр Джулио Медичи. Скрытого антидогматического заряда Тезисов он не разглядел, смысла разбуженных ими общественных настроений совершенно не понял. Сановнику показалось, что он имеет дело просто с очередной перебранкой доминиканских и августинских теологов. Он счел поэтому за лучшее предоставить «самонадеянного монаха Мартинуса» усмотрению его орденского начальства. 3 февраля 1518 года Джулио отписал в этом смысле промагистру августинцев Габриэлю делла Вольте, прозванному Венетусом. Что предпринял промагистр, в точности неизвестно. Есть предположение, что он через посредство Штаупитца сделал Лютеру строгое внушение.
Слепота курии объяснялась, конечно, не тем, что в ней засели глупые люди. Она проистекала оттого, что даже умные папские советники (а их было немало) страдали социально обусловленной узостью мышления.
В начале XVI века все внимание курии сосредоточивается на проблемах выживания папского феодального государства: на стеснениях, которым оно подвергается со стороны крепнущих национальных государств, и на опасных ересях, прямо ополчающихся против авторитета и мирского могущества церкви. Мышление высокого папского чиновника приобретает все более ярко выраженный вульгарно-политический характер. Он хорошо разбирается в текущей конъюнктуре (в династической борьбе, придворных интригах, возможных происках еретических сект), но одновременно перестает понимать своеобразную логику самого религиозного сознания, значение тех малых смысловых перестроек в массовых убеждениях и верованиях, которые поначалу вообще не выражают себя политически, но, развившись, превращаются в мощные социальные силы.
Этот исторически обусловленный «куриальный кретинизм» имел два главных выражения.
В канцелярии Джулио Медичи царил дипломатически-политиканский образ мысли. Ее заполняли образованные, сравнительно молодые священники, оцененные за их умение налаживать чисто светские деловые связи. Силу церкви люди Джулио видели не в ее влиянии на умы, а в реальном объеме папской политической власти; хорошие отношения с мирскими государями они явно предпочитали правоверию их подданных. Некоторые из этих священников с интересом читали только что появившиеся сочинения Никколо Макиавелли, посвященные механике властвования, а в узком кругу позволяли себе опасное вольномыслие (злые языки говорили, что в канцелярии Джулио не стесняются само святое Евангелие именовать «сказкою про Иисуса»).
Другой — и, надо сказать, сугубой — формой «куриального кретинизма» был инквизиторско-цензорский склад ума. Он отличал представителей «черного» духовенства, группировавшихся вокруг верховного судьи курии кардинала Джироламо Гинуччи.
В конце средних веков папство создало себе, как метко выразился Ф. Энгельс, настоящую «жандармерию из монахов» [32] . Главным ее корпусом оказался доминиканский орден. Доминиканцы издавна рассматривали себя как призванных хранителей чистоты католического учения и были привилегированными распорядителями инквизиции. Кроме того, с середины XV века они сделались теоретическими защитниками идеи «реставрации папского величия» и идеи папского примата. Отношение к этим идеям вскоре было превращено в оселок правоверия. Доминиканских духовных надзирателей все меньше интересовало, что именно утверждает тот или иной богослов, проповедник, народный пророк — каково полное философско-религиозное содержание провозглашаемого им ученая. Их занимало прежде всего отношение к принципу папского авторитета. Соответственно, достойным доминиканцы считали не такого правителя, который сам поддерживает добрые отношения с римским государством, а такого, который активно пресекает в
32
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 351.
В течение длительного времени куриальные дипломаты и куриальные фискалы жили в мире и хорошо дополняли друг друга. Однако в преддверии Реформации между этими верхушечными фракциями стали возникать трения и конфликты. Люди Джулио Медичи сетовали на то, что инквизиторское рвение доминиканцев оскорбляет окрепших светских государей и мешает церкви приспособиться к новым условиям политического существования. Окружение Гинуччи, напротив, намекало папе на опасное равнодушие его дипломатов к сохранению чистоты католической веры.
В 1517 году обе фракции проглядели начинающуюся немецкую реформацию. После того как движение развернулось, люди Медичи и люди Гинуччи начали каждый по-своему укладывать происходящее в сложившуюся систему церковно-политических оценок. Возникшие при этом разногласия сыграли немалую роль в развертывании лютеровского процесса.
В январе 1518 года состоялся капитул немецких доминиканцев во Франкфурте-на-Одере. Тецель уговорил своего соратника Конрада Коха (Вампину) выступить на нем со 106 тезисами, направленными против Лютера. Тема полемики была с самого начала подменена: Тецель — Вампина обсуждали не вопрос об отношении внутреннего раскаяния и внешних покаянных дел, даже не вопрос о продаже отпущений, а почти исключительно пятьдесят восьмой тезис Лютера, содержавший намек на то, что папа не является распорядителем «сокровища заслуг», накопленных Христом и святыми. Этим приемом, августинец подводился под стандартное цензурно-инквизиторское обвинение: покушение на папское достоинство и авторитет. Ясно объявленная в преамбуле Тезисов претензия на чисто академическую полемику совершенно оставлялась в стороне: Тезисы трактовались как своего рода подпольный листок, пущенный по Германии. Тецель — Вампина открывали литературный «крестовый поход» против этого листка, дерзостное содержание которого исключало, по их мнению, всякую возможность ученого диспута. Доминиканский капитул поддержал их оценку. Более того, он привял решение послать в Рим донос (на языке церковной латыни — «денунциацию») о еретическом содержании Лютерова произведения. Это означало чрезвычайное заострение дела; предшествующая история церкви свидетельствовала о том, что денунциации доминиканского ордена никогда не оставлялись без внимания и, как правило, приводили к возбуждению инквизиционного процесса.
В те дни, когда папский гонец, разыскивал Габриэля Венетуса, чтобы вручить ему начальственное письмо, в котором Джулио Медичи говорил всего лишь об опасных заблуждениях виттенбергского августинца, посланник из Франкфурта-на-Одере уже вез в Рим решение капитула, где Лютер по инициативе снизу квалифицировался как подозреваемый еретик. Доминиканские представители в курии не дали доносу залежаться, и в марте 1518 года он попал в руки верховного судьи курии Джироламо Гинуччи. По делу Лютера было назначено так называемое «предрасследование».
Тезисы августинца, приложенные к франкфуртскому доносу, были направлены магистру священной палаты, главному советнику папы в делах веры, шестидесятивосьмилетнему доминиканцу Сильвестру Мазолини да Приериа. В течение трех дней он настрочил на них отзыв под названием «Диалог», совершенно не соответствовавшим его содержанию и тону.
Приериа шел по следу, разнюханному Тецелем и Вампиной. Не входя в разбор концепции Лютера, он ухватился за пресловутый пятьдесят восьмой тезис и изрек следующий приговор: всякий, кто, рассуждая об отпущениях или иной какой-либо материи, дерзает предполагать, что папа мог бы делать не то, что он делает, есть еретик.
В лице Приериа на арену лютеровского процесса выступило унылое доминиканское начетничество. Индивидуальное своеобразие «Диалога» исчерпывалось его лакейской наглостью. Магистр священной палаты был стар, непридворен и давно уже опасался за свое высокое место. Составляя предследственные отзывы, он не упускал случая выразить в них свое глубокое верноподданничество — то последнее, за что его еще могли ценить. Отзыв на лютеровские Тезисы не был исключением: упрекая августинца в покушении на папский авторитет, Приериа не преминул доложить о собственном безмерном почтении к этому авторитету. «Законно назначенный папа, — усердствовал он, — не может быть отставлен и осужден целым миром, не говоря уже о соборе, даже если бы он стал творить явные злодеяния и повел стадо людское в услужение к сатане».