Неподчинение
Шрифт:
— Ясмин. Твоя. Дочка, — отвечает раздельно, чётко, и сразу понятно становится, что пути назад нет.
— Блядь.
И на то, чтобы новость переварить, мне требуется долгая минута.
Скатываюсь с тёплого женского тела на пол. Половицы обжигают разгоряченную кожу холодом. На Зай не смотрю, зубы сжимаю так, что раскрошатся вот-вот.
Мыслей хоровод, я не знаю, за что хвататься, теряю самообладание. Мне хочется схватить девушку за плечи и встряхнуть хорошенько, но вместо этого я отхожу от нее подальше.
— И как давно ты это знаешь? — не спрашиваю
Такими новостями на пустом месте не бросаются. А сам думаю, если скажет, что все эти годы знала, как мне блять, с этим жить потом?
Света в большой комнате нет. Окна пыльные, за ними — ночь. А здесь только печка жаром дышит. Заслонку отодвинул кочергой, красные угли догорают, трещат, как живые. Подкинул дров, чтобы стало теплее и светлее.
— Несколько недель.
Сердце замирает, а потом заново бьётся. По крайней мере она сознательно от меня пузатая к этому уроду не ушла.
Я сглотнул внезапно появившуюся в горле горечь, осознав вдруг… Все эти дни, что Ясмин была рядом, я не догадывался, что она — моя дочь. И мне все же не верится в слова Зай, я жду подвоха.
— Почему ты не сказала об этом раньше?
Смотреть на Зай — больно. Я говорю тихо, еле сдерживая рвущийся крик и праведный гнев.
Если бы я не спас жизнь Зай тогда, в заброшенном доме, я бы никогда не узнал, что у меня есть ребенок. А она молча ушла — рисковать своей жизнью, храня в себе тайну, которая принадлежала, черт возьми, нам обоим.
— Не знаю, — голос ее дрожит, кажется, ещё чуть-чуть и разрыдается. — Мне страшно было.
Только этого ещё не хватало, никакого диалога не бывает там, где есть место женским слезам.
— Я не заставляю тебя быть ей отцом, — выговорила, наконец, — просто хочу, чтобы ты знал.
А я не знаю, то ли по столу рукой ударить, так чтобы дерево вдребезги, то ли из избы вон выйти, так меня пробирает. От того факта, что Зай скрывала и сразу не пришла мне рассказать. Оттого, что сейчас такую хуйню несёт, будто я от ребенка отказываться вздумал, как папаша мой. С этого, наверное, даже больше всего коробит.
— Ну и… дура ты, Зайнаб, — с трудом подобрал слова, хотел добавить больше, но не стал, — я не собираюсь отказываться от своего ребенка, это понятно? Нельзя было скрывать такие факты, это же, нахрен, все на свете меняет.
Мысль о том, что Динар может быть в курсе всего этого, стрелой пронзает. Да, Ясмин у Таира, и охраны там гораздо больше, чем моих бойцов, но сейчас я не верю никому. Ни тем, ни этим, ни, блядь, даже Зайцу.
— Я зол и я имею на это право, — сказал резко.
Валом прут воспоминания о Ясмин, как я ей волосы отрезаю, как на руках несу, как она мне книжки читает и за шею перед сном обнимает. И где-то тянет в груди — я ведь позволил себе семью представлять, где у нас будет общий с Зайнаб ребенок, где мы счастливы, а оказалось, что у меня уже есть дочь. Умная, красивая, и похер на все те диагнозы, что на бумажке чиркнул какой-то докторишка, я знаю одно: не больная она.
— Руслан…
Зай так в углу кровати и сидела,
— Спать ложись, завтра обо всем поговорим.
Возле входа над дверью куртки висели, вместо шкафа — гвозди, вбитые в стену. Накинул одну на плечи, вышел на крыльцо.
Ночь, кузнечики стрекочут, с реки сыростью тянет. Закурил, разгоняя комариную тучу дымом, присел на ступеньку и голову задрал. Небо все сплошь звёздами усыпано, луны не видать. Тихо, только рыба плещется в воде. Хорошо здесь, но на душе все равно покоя нет.
Дверь за спиной скрипнула, Зай вышла, опускаясь рядом. Я, хоть и был на нее зол, все же распахнул куртку, на удивление свободную даже на мне. Она нырнула под нее, обхватывая руками меня.
— Пойдем, озябнешь.
Подхватил ее на руки и на кровать отнес. Дождался, когда уснёт и на вторую кровать ушёл. Отчасти потому, что рядом с моей сотней килограммов мыщц на такой кровати тесно… А с другой стороны переварить все одному хотелось, да и зудела занозой обида. На Зай. На себя. На жизнь.
Груз ответственности давил, о чем только не думалось в такой момент, даже о том, что мать моя так и не увидела свою внучку. А Ясмин бы ей понравилась наверняка.
И понятно стало, чего тогда Таир взбесился, когда мы про Зай и Ясмин говорили, что даже по роже мне съездил. Я уверен был, что Шакиров уж точно в курсе всего.
В пять утра я уже умывался холодной водой, ждал, когда появится Петрович. Мотор лодки слышно было издали, я поднялся, вглядывясь в сизый туман, низко лежавший над самой поверхностью реки. Петрович ехал один, облаченный в плащ-палатку, только козырек кепки торчит. При виде меня он насторожился, скорость сбросил, вглядываясь.
Я ему рукой помахал — знал, что там, на дне, среди скользких, серебристобоких рыбных тушек лежит оружие, и не смотря на возраст, этот не промажет, попадет.
— Здорово, — в воду зашёл, помогая лодку к берегу пришвартовать, Петрович с невозмутимым лицом кивнул. Обменялись рукопожатиями, спрашивать, что я забыл в его дремучем лесу, он не станет.
— Ну здравствуй, здравствуй.
— Как клёв?
— А то сам не видишь, — усмехнулся он. Вместе мы рыбу вытащили, а потом сели курить.
— Надолго?
— Уйдем сегодня. Подкинешь на ту сторону?
Река здесь делала крюк, и на лодке мы могли прилично сэкономить время и нервы, добираясь на ту сторону, в соседнюю область. Там искать нас не будут, да и до Шакировых уже рукой подать, пару часов езды на машине.
— Подкину, отчего ж не подкинуть. Во сколько тронемся?
— Позавтракаем и выдвигаться можно.
— Много гостей привел с собой? — кивнул на избушку.
— Одну.
Я в дом заглянул только. Зай спала, свернувшись под клетчатым одеялом в клубок. Печка ещё держала тепло, да и день обещал быть жарким — не замерзнем. Прихватил консервы, крупу, вышел на улицу, где Петрович уже ставил над костром котелок.