Неподдающиеся
Шрифт:
Стало быть, кое-что видел. И — немало!..
Но с Рембрандтом и Рубенсом, Тицианом и Джорджоне, Франком Гальсом и другими великими — тамошними и нашими — лично знаком не был.
А вот Колю Жукова знал хорошо! Я был старше его на восемь лет. И любил всей душой, как только можно любить младшего брата. Это, конечно, если твой младший брат обладает теми душевными качествами, кои были присущи Николаю Жукову.
Любил я его за многое.
Во-первых, за его исключительную доброту и отзывчивость: не было случая, чтобы Коля не помог не только близкому человеку, но и любому, кто к нему за помощью обращался.
Любил его за открытость души, которой он никогда не кривил!
Любил за его творчество, ибо Николай Жуков писал не только красками, но
И в этом сердце художника — имевшем форму палитры — расположились широко все цвета, существующие в доброте и благородстве.
А какой это был муж и отец!
В моей архивной, где покоится все, что сделано за долгие годы литературного труда: десятки папок с моими — порой не сбывшимися — надеждами. Все это размещено под тремя висящими там великолепными работами Николая Жукова.
И от яркости этих картин в архивной становится светлее, потому что от них исходит неповторимое сердечное тепло моего друга, частицы его души, вселяющие в меня веру, любовь и надежду на будущее…
Когда, почти после полувекового перерыва, я приехал в Швейцарию, решил пройтись по местам своего детства в Лозанне. Зашел в писчебумажный магазин Пайо и попросил провести меня к директору.
Человек средних лет спросил: чем он может быть полезен?
— Пятьдесят лет тому назад я учился в Эколь Нувэль и приобретал нужное мне в вашем магазине. Тогда директором был почтенный господин…
— Это мой дед.
— Он ко мне тепло относился и всегда делал скидку.
— Чем могу служить вам я?
— Хочу выбрать полдюжины хороших мягких карандашей.
— Как вы сказали, месье: «выбрать»?
— Да. Я — писатель и работаю карандашом.
— А надолго ли месье у нас?
— Нет. Уезжаю через неделю.
— Тогда — ничего не получится! Вам не хватит времени.
— Почему?
— Потому что у нас больше шестидесяти тысяч карандашей различных марок и стран.
Я показал швейцарской писательнице Коринне Биль, когда она была у меня в гостях в Москве, басню Сергея Михалкова «Заяц во хмелю», присланную мне Сергеем на фронт с трогательной надписью: «Маршалу советской драматургии, солдату Иосифу Пруту — с братской любовью».
С той поры Коринна прозвала меня «генералом» и под этим «титулом» вывела в своих книгах о поездках в СССР.
Этот «чин» прилип ко мне настолько крепко, что и по сей день мои швейцарские друзья и люди из Швейцарии, Франции и даже Англии, мало мне знакомые, обращаются ко мне, употребляя такой титул.
Я действительно был приравнен к этому званию в последние годы войны Гражданской…
Ну вот, пожалуй, — хватит!
Однажды под одной статейкой я хотел подписаться: «Иосиф Прут, между прочим — драматург».
Но жена Лена сказала:
— Нет! Ты драматург не «между прочим»!
Иллюстрации