Непоэмание
Шрифт:
Скользит тревога не обо мне.
***
Ну все уже: шепоток, белый шум, пустяк.
Едва уловимый, тлеющий, невесомый.
Звонка его ждешь не всем существом, а так
Одной предательской хромосомой.
Скучаешь, но глуше, вывернув звук к нулю.
Как с краю игла слегка шипит по винилу.
Все выдохнула, распутала, извинила,
Но ручку берешь, расписываешь уныло –
И там,
На изнанке чека
«люблюлюблю».
2-3-4
ПОГОВОРИТЬ
Суть не в том, чтоб не лезть под поезд или знак «Не влезай – убьет».
Просто ты ведь не Нео – то есть, не вопи потом, как койот. Жизнь не в
жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит – значит, будет кроваво,
длинно, глазки вылезут из орбит. Дух захватывало, прохладца прошибала –
в такой связи, раз приспичило покататься, теперь санки свои вози. Без
кишок на клавиатуру и истерик по смс – да, осознанно или сдуру, ты за
этим туда и лез.
Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить
сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и
делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто
идешь ко дну. Ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он еще
один верный способ остро чуять себя живой.
Тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь? Мы ж такие видали
дали, что не очень-то и дойдешь. Мы такие видали виды, что аж скручивало
в груди; ну какие теперь обиды, когда все уже позади. Это матч; среди
кандидаток были хищницы еще те – и слетели; а с ним всегда так – со
щитом или на щите.
Тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы, слов, парфюма, простого
шанса, что какое-то будет «мы», блюза, осени, смеха, пиццы на Садовой,
вина, такси, - дай откашляться, Бог, отпиться, иже еси на небеси, - тебя
гладили, воскрешая, вынимая из катастроф, в тебе жили, опустошая, дров
подкидывая и строф; маски нет. Чем не хороша я, ну ответь же мне, Боже
мой, – только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.
Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив. Отношения как
анамнез, возвращенья – как рецидив.
Что тебе остается? С полки взять пинцетик; сядь, извлеки эти стеклышки
все, осколки, блики, отклики, угольки. Разгрызи эту горечь с кофе, до
молекулок, до частиц – он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце
между ресниц. Он звонит, у него тяжелый день – щетину свою скребя: «я
нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя». Эти песенки, «вот
теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».
Все сокровища. Не поверишь,
12 октября 2006 года.
ТЫК, ПЫК, МЫК
Из лета как из котла протекла, пробилась из-под завала.
А тут все палят дотла, и колокола.
Сначала не помнишь, когда дома последний раз ночевала,
Потом – когда дома просто была.
Однако кроме твоих корабля и бала
Есть еще другие дела.
Есть мама – на корвалоле, но злиться в силе,
От старости не загнувшись, но огребя.
Душа есть, с большим пробегом – ее носили
Еще десятки других тебя,
Да и в тебе ей сидеть осталось не так уж долго,
Уже отмотала срока примерно треть,
Бог стиснул, чревовещает ей – да без толку,
Самой смешно на себя смотреть.
Дурацкая, глаз на скотче, живот на вате,
Полдня собирать детали, чтоб встать с кровати,
Чтоб Он тебя, с миллиардом других сирот,
Стерег, муштровал и строил, как в интернате.
Но как-нибудь пожалеет
И заберет.
16 октября 2006 года.
LIFE AS IT GOES
Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник
кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо,
горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и
люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и
кашемировое пальто, - но приджазованна, громогласна и надирается как никто).
Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут
слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса,
Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да
не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться,
сорваться, голову очертя.
Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну
отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, - с крючка сорвали
на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть
не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» - живет, улыбчив, холен,
рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень
островитянских твоих очей.
Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую
легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут
таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку