Непоэмание
Шрифт:
наебалово и абсурд.
Правда, братцы, вам рассказали же, в вас же силища для прекрасных,
больших вещей.
И надеешься доораться сквозь эти залежи, все эти хранилища подгнивающих
овощей.
Это ты мала потому что, злость в тебе распирающая. Типа, все по-другому
с нынешнего утра.
И поэтому тебе, девочка, не пора еще.
Вот поэтому тебе все еще не пора.
4-5 мая 2007 года.
СТАРАЯ
Звонит ближе к полвторому, подобен грому.
Телефон нащупываешь сквозь дрему,
И снова он тебе про Ерему,
А ты ему про Фому.
Сидит где-то у друзей, в телевизор вперясь.
Хлещет дешевый херес.
Городит ересь.
И все твои бесы рвутся наружу через
Отверстия в трубке, строго по одному.
«Диски твои вчера на глаза попались.
Пылищи, наверно, с палец.
Там тот испанец
И сборники. Кстати, помнишь, мы просыпались,
И ты мне все время пела старинный блюз?
Такой – уа-па-па… Ну да, у меня нет слуха».
Вода, если плакать лежа, щекочет ухо.
И падает вниз, о ткань ударяясь глухо.
«Давай ты перезвонишь мне, когда просплюсь».
Бетонная жизнь становится сразу хрупкой,
Расходится рябью, трескается скорлупкой,
Когда полежишь, зажмурившись, с этой трубкой,
Послушаешь, как он дышит и как он врет –
Казалось бы, столько лет, а точны прицелы.
Скажите спасибо, что остаетесь целы.
А блюз этот был, наверно, старушки Эллы
За сорок дремучий год.
8 мая 2007 года.
БЛИЖНИЙ БОЙ
Разве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту.
Целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту. Под
рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча. Смотреть
мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.
Мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.
Полоса отчуждения ширится, как гангрена, и лижет ступни, остерегись. В
каждом баре, где мы – орет через час сирена и пол похрустывает от гильз.
Что ни фраза, то пулеметным речитативом, и что ни пауза, то болото или
овраг. Разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. Я ведь тебе
не враг.
Теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться
и подпевать. Я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять
запястья и допивать. Я же и так умею справляться с болью, хоть и
приходится пореветь, к своему стыду. С кем ты воюешь, мальчик мой, не с
собой ли.
Не с собой ли самим, ныряющим в пустоту.
21-22
"Тим, Тим..."
Тим, Тим.
Южный город-побратим.
Пусть нас встретит теплый ветер
Там, куда мы прилетим.
Тим, Тим.
Пьеса в стиле вербатим.
Словно жизнь, непредсказуем,
Словно смерть, необратим.
Тим, Тим.
Мальчик в лавочке "интим" -
Окружен лютейшим порно
И притом невозмутим.
28 мая 2007 года.
ОТЧЕРК
Было белье в гусятах и поросятах – стали футболки с надписью «Fuck it
all». Непонятно, что с тобой делать, ребенок восьмидесятых. В голове у
тебя металл, а во рту ментол. Всех и дел, что выпить по грамотной
маргарите, и под утро прийти домой и упасть без сил. И когда орут – ну
какого черта, вы говорите – вот не дрогнув – «Никто рожать меня не просил».
А вот ты – фасуешь и пробиваешь слова на вынос; насыпаешь в пакет
бесплатных своих неправд. И не то что не возвращаешь кредитов Богу –
уходишь в минус. Наживаешь себе чудовищный овердрафт. Ты сама себе
черный юмор – еще смешон, но уже позорен; все еще улыбаются, но
брезгливо смыкают рты; ты все ждешь, что тебя отожмут из черных
блестящих зерен. Вынут из черной, душной твоей руды. И тогда все поймут;
тогда прекратятся муки; и тогда наконец-то будет совсем пора. И ты
сядешь клепать все тех же – слона из мухи, много шума из всхлипа, кашу
из топора.
А пока все хвалят тебя, и хлопают по плечу, и суют арахис в левую руку,
в правую – ром со льдом. И ты слышишь тост за себя и думаешь – Крошка
Цахес. Я измученный Крошка Цахес размером с дом.
Слышишь все, как сквозь долгий обморок, кому, спячку; какая-то кривь и
кось, дурнота и гнусь. Шепчешь: пару таких недель, и я точно спячу. Еще
пару недель – и я, наконец, свихнусь.
Кризис времени; кризис места; болезни роста. Сладко песенка пелась, пока
за горлышко не взяла.
Из двух зол мне всегда достается просто
Абсолютная, окончательная зола.
***
В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в
междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у нее все раненые,
все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и
оттуда ни маяков уже, ни костров.
Долго ходит кругами, раны свои врачует, по городам кочует, мычит да ног