Непоэмание
Шрифт:
Или, может быть, даже Ной.
Разве только они не гробили пачки всей
За полдня, как ты, не жгли одну за одной,
Умели, чтоб Бог говорил с ними, расступалась у ног вода,
Хотя не смотрели ни черно-белых, ни звуковых.
И не спали с гойками – их тогда
Не существовало как таковых.
***
Мальчик-фондовый-рынок, треск шестеренок, высшая математика;
мальчик-калькулятор с надписью «обними меня».
как у конченого астматика, он лежит на земле и стынет, не поднимайте-ка,
сменщик будет, пока неясно, во сколько именно.
Мальчик-уже-моей-ладони, глаза как угли и сам как Маугли; хочется парное
таскать в бидоне и свежей сдобой кормить, да мало ли хочется – скажем,
выкрасть, похитить, спрятать в цветах гибискуса, где-то на Карибах или
Гавайях – и там валяться, и пить самбуку, и сладко тискаться в тесной
хижине у воды, на высоких сваях.
Что твоим голосом говорилось в чужих мобильных, пока не грянуло anno
domini? Кто был главным из многих, яростных, изобильных, что были до
меня? Между темноволосыми, кареглазыми, между нами – мир всегда идет
золотыми осами, льется стразами, ходит рыжими прайдами, дикими табунами.
Все кругом расплескивается, распугивается, разбегается врассыпную;
кареглазые смотрят так, что слетают пуговицы – даже с тех, кто приносит
кофе; я не ревную.
***
А отнимут – не я ли оранжерейщик боли,
Все они сорта перекати-поля,
Хоть кричи,
Хоть ключи от себя всучи.
А потребуют – ради Бога, да забирайте.
Заклейменного, копирайтом на копирайте,
Поцелуями, как гравюры
Или мечи.
30 августа 2007 года.
ПИСЬМО КОСТЕ БУЗИНУ, В СОСЕДНИЙ ДОМ
Ты его видел, он худ, улыбчив и чернобров. Кто из нас первый слетит с
резьбы, наломает дров? Кто из нас первый проснется мертвым, придет к
другому – повесткой, бледен и нарочит? Кто на сонное «я люблю тебя»
осечется и замолчит?
Ты его видел, – он худ, графичен, молочно-бел; я летаю над ним, как
вздорная Тинкер Белл. Он обнимает меня, заводит за ухо прядь – я одно
только «я боюсь тебя потерять».
Бог пока улыбается нам, бессовестным и неистовым; кто первый придет к
другому судебным приставом? Слепым воронком, пожилым Хароном, усталым
ночным конвоем? Ну что, ребята, кого в этот раз хороним, по чью нынче
душу воем?
Костя, мальчики не должны длиться дольше месяца – а то еще жить с ними,
ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в
муках; печься об
правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном – какие
внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку –
сменить белье нам.
Костя, что с ними делать, когда они начинают виться в тебе, ветвиться;
проводочком от микрофона – а ты певица; горной тропкой – а ты все ищешь,
как выйти к людям; метастазами – нет, не будем. Давай не будем.
Костя, давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч – и махнем в
Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч. Будем смотреть на индийских
кошек, детишек, слизней – там самый воздух дезинфицирует от всех жизней,
в том числе и текущей – тут были топи, там будет сад. Пара практикующих
Бодхисаттв.
Восстанием невооруженным – уйдем, петляя меж мин и ям; а эти все
возвратятся к женам, блядям, наркотикам, сыновьям, и будут дымом
давиться кислым, хрипеть, на секретарей крича – а мы-то нет, мы уйдем за
смыслом дорогой желтого кирпича.
Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чье-то, как мы у Бога
клянчим; съедать за каждым бизнес-ланчем солянку или суп-харчо, ковать
покуда горячо и отвечать «не ваше дело» на вражеское «ну ты чо». Он в
том, чтоб ночью, задрав башку – Вселенную проницать, вверх на сотню
галактик, дальше веков на дцать. Он в том, чтобы все звучало и шло
тобой, и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой. В том, что каждый
из нас запальчив, и автономен, и только сам – но священный огонь ходит
между этих вот самых пальцев, едва проводишь ему по шее и волосам.
7-8 сентября 2007 года.
"Манипенни, твой мальчик, видно, неотвратим, словно рой осиный..."
Манипенни, твой мальчик, видно, неотвратим, словно рой осиный,
Кол осиновый; город пахнет то мокрой псиной,
То гнилыми арбузами; губы красятся в светло-синий
Телефонной исповедью бессильной
В дождь.
Ты думаешь, что звучишь даже боево.
Ты же просто охотник за малахитом, как у Бажова.
И хотя, Манипенни, тебя учили не брать чужого –
Объясняли так бестолково и так лажово, -
Что ты каждого принимаешь за своего.
И теперь стоишь, ждешь, в каком же месте проснется стыд.
Он бежит к тебе через три ступени,
Часто дышит от смеха, бега и нетерпенья.
Только давай без глупостей, Манипенни.
Целевая аудитория
не простит.
10 сентября 2007 года