Непокорные
Шрифт:
Глава 7. Попытка реванша
Надежды, появившиеся после победы, что генерал Маннергейм станет спасителем «старой России» не оправдались, но осенью 1919 года борьбу продолжила русская Северо — Западная армия под командованием генерал Н. Н. Юденича, состоявшая из шести дивизий и ударного танкового батальона. За нею следовали, закупленные за рубежом, эшелоны с продовольствием для голодающего Петрограда. Григорий и Фридрих шли в головном отряде колонны светлейшего князя А. П. Ливена. Стремительность наступления пятидесятитысячной армии была ошеломляюща и через две недели, преодолев расстояние более чем в сотню верст, северозападники оказались в окрестностях Петрограда. Здесь продвижение затормозилось.
Солнце посылало последние лучи на запорошенную снегом пустынную, безлесную равнину с торчащими стеблями неубранной пшеницы и прямую, как стрела, дорогу, уходящую к горизонту. Далеко впереди на фоне ясного морозного неба выделялись бревенчатые стены изб. «Там ночевать будем,» приказал проскакавший на вороном коне полковник. Продрогшие и уставшие солдаты, двое суток не получавшие горячей пищи, прокричали Ура. Спали вповалку на полу двухэтажной дачи, затесавшейся между строений на краю поля. На рассвете к ним вбежал взбудораженный вестовой. «Г-н полковник, большевики наступают!» «Где?» «Разъезды в поселок въезжают, а на восточной околице показались цепи…» «В ружье! Bсем строиться!» что есть мочи заорал дневальный. День выдался знобкий, ледяной, но яркий. Торопливо бойцы выбегали из изб, голодные и невыспавшиеся, штыки и погоны поблескивали на солнце. «Рота построиться! Огонь залпами по разъездам», закричал полковник. Лица воинов были напряжены и бледны, руки слегка дрожали. Взлетели винтовки, щелкнули затворы, шеренга ощетинилась. «Рота,» все замерли, «пли!» Прогремел залп. За ним еще один. Скачущие навстречу им кавалеристы остановились, заметались, рассыпались по сторонам и повернули назад. Глухой удар орудийного выстрела! Приближаясь, засвистел снаряд. «Неужели в нас?» У Фридриха засосало под ложечкой. «Нет; перелет.» Григорий подмигнул ему и прошептал, «Обошлось.» Попало по правому краю цепи. С визгом и звоном взметнулся снег, оставив дымящуюся воронку. Оттуда из мешанины земли и крови доносились слабые стоны, высовывалась чья-то изуродованная рука, но шеренга продолжала стрелять. Все чаще свистели и рвались снаряды. Большевики наседали и наседали. Oрдинарец на взмыленной лошади доставил приказ: занять позицию южнее железнодорожной станции. Повернулись, пошли на запад. Пересекли широкий, поросший кустарником овраг, и завидев водокачку и здание вокзала, рассыпались и залегли, уставив винтовки в сторону красногвардейцев, ползущих по открытому, заиндевелому полю. Над белой цепью звонко рвались шрапнели, рядом бухая, рыли землю гранаты. Они попадали в бойцов. Три тела взлетели вверх, как тряпичные куклы. Дым рассеялся, один из них, пошатываясь встал, зажимая окровавленную голень, но двое других продолжали лежать, раскинув руки, с остановившимися, незрячими глазами. Нескоро к раненым подоспели санитары и, погрузив на носилки, отправили в лазарет. Из документов, найденных в карманах, узнали их имена: Григорий Жеребцов и Фридрих Зиглер. Тем временем их рота продолжала упорно сражаться. Наступил
Но тыла не было. Позади Северо — Западной армии была враждебная ей Эстония. Не найдя от Юденича утвердительный ответ на вопрос о своей независимости, она получила положительный ответ от правительства Ленина и немедленно лишила поддержки русскую армию, строя ей всяческие козни. Быстрота продвижения северзападников оказалась губительной — люди были измотаны, боеприпасы и провиант не поспевали за авангардом, людей не хватало. Начались осложнения. Николаевскую железную дорогу так и не удалось перерезать и Троцкий продолжал посылать полчища красноармейцев против поредевших, измученных белых отрядов. В конце октября наступил перелом. После тяжелых боев у Красного Села начался откат армии на запад. Скоро они оказались прижатыми к эстонской границе, которую им не позволяли пересечь. Десятки тысяч военнослужащих стиснутые на полосе шириной 10–15 верст оказались в отчаянном положении. Но и те русские части, которые сумели просочиться через колючую проволоку, бедствовали. Их не впускали в населенные пункты и жили они под открытым небом. Однако на территории Эстонии оставалась собственность этой армии: поезда, снаряжение и продовольствие. Согласно договору с армейским руководством это добро перешло в эстонскую казну. Взамен эстонские власти обязались лечить в своих больницах пострадавших в боях русских воинов. Фридрих и Григорий оказались среди них. К несчастью, последний через неделю скончался от ран, но Фридрих продолжал цепляться за жизнь. Канцелярия госпиталя, узнав, что он проживает в Финляндии, направило письмо его семье, которое Зинаида Андреевна получила одним промозглым февральским днем 1920 года.
Это был обычный, непримечательный день. Дети уже вернулись из школы и, пообедав, кололи дрова во дворе; маленькая Аня, напевая, собирала щепки на растопку, а потом кормила кур; она же со своей сестрой стряпала на кухне, готовя щи с солониной; Матильда Францевна занемогла и уже второй день не вставала. Заслышав звон бубенчика почтовых саней Зинаида взглянула в окно и, буркнув сестре, «Я сейчас», накинула шубейку и выбежала из дома. С низкого серого неба сыпалась жесткая снежная крупа, летящая в лицо. Низовой ветер нес поземку, заметая проезжую дорогу и тропинку к коттеджу. Высокие сугробы окружали строения; дым из печных труб стлался вдоль улицы. В помятом почтовом ящике из черной жести, висящем на столбе у дороги, лежало злополучное письмо. Оно было засунуто между газетами, объявлениями и магазинными счетами. Сердце Зинаиды Андреевны сильно забилось; с утра ее томили дурные предчувствия; после отъезда мужа на фронт никакой весточки от него не поступало и, увидев адресованный ей официальный конверт со штампом военной больницы; она заволновалась. В нетерпении Зинаида Андреевна тут же его распечатала и пробежала глазами. Сухие казенные строчки на немецком языке уведомляли получателя, что «Фридрих Иоганн Зиглер, майор СЗА, находится на излечении в уездной больнице в Копли в Эстонии. В результате ранения, полученного в ходе боевых действий, состояние пациента тяжелое, но он желает увидеть свою супругу и детей». Кровь бросилась ей в лицо, нагнув голову, она быстрыми шагами вернулась в коттедж. Плюхнувшсь на стул в прихожей, она замерла — руки раскинуты по бокам, шубейка настежь, лужицы талой воды натекли с ее бот на линолеум. «Что с тобой?» к ней подошла встревоженная сестра. Зинаида Андреевна молча протянула ей извещение. «Это его желание. Нам надо ехать,» почти простонала она. Щеки Натальи Андреевны вспыхнули. «Я плохо понимаю по-немецки. Там что нибудь сказано про Григория?» Ее голос дрогнул. Зинаида удивленно взглянула на сестру. «Почему? Нет, но мой муж, наверное, знает. Они ведь всегда вместе.» «Могу ли и я поехать с вами?» Губы Натальи растянулись в неестественной, жалостливой улыбке. «Нечего выдумывать,» Матильда Францевна вышла на шум и вынула письмо из ее руки. «Так — так,» поджала она губы, мгновенно схватив суть. «Не все так плохо; Фридрих жив и на излечении в хорошем лазарете. Даст Бог поправится.» Двумя перстами она осенила себя крестным знамением на католический манер. «Поеду я и Зинаида,» распорядилась она сварливым голосом. «Наталья будет за хозяйством смотреть.» Сделав несколько шагов к своей комнате, она обернулась и добавила, «Путь туда не близкий и билеты дорогие. В извещении нигде не сказано, что он в крайности. Вы с ним повидаетесь, когда он поправится и сам приедет. Я моего сына знаю.» «Вам же нельзя, мама,» мягким голосом проговорила Зинаида. «Вы больны, а там беспокойство и беспорядок.» «Ничего, он мне сын, доберусь как нибудь.» Почтенная дама браво выпрямилась, расправила плечи и, твердой походкой, стуча об пол клюкой, проследовала к себе, громко затворив дверь. Минуту оцепеневшие сестры глядели ей вслед, пока голоса детей не вернули их к повседневным заботам. Час был поздний и покончив с домашними делами, встревоженные домочадцы удалились на покой. B тот вечер Наталья Андреевна не находила себе места. Она чувствовала себя покинутой и одинокой. Страсти томили ее. Мысли о Григории терзали и жгли ее сердце. Как кратка была их встреча, но как перевернула ее смятенную душу и сколько дала ей надежд! Взад и вперед, она мерила шагами свою комнатушку, в которой односпальная никелированная кровать с толстой периной и горкой подушек под потолок занимала половину жилого пространства. Она взяла с тумбочки фотографию и мысли ее унеслись в недавнее прошлое, когда она вкусила несколько недель любви. Это был их общий секрет! Ее возлюбленный не расставался с нею ни на минуту и она попросила сына сфотографировать всех присутствующих на память. Обитатели дома вышли наружу в ласковый летний день и выстроились во дворе; Сережа настроил свой Кодак и попросил случайно забредшего к ним соседа запечатлеть их. Какими они выглядели в этот момент счастливыми! Вот стоит Фридрих под ручку с Зинаидой, вот Матильда Францевна в переднем ряду, окруженная смеющимися внуками, а вот она и Григорий, который незаметно для всех касается ее бедра. Она вернула фотографию на место и слезы наполнили ее глаза. Тревога за любимого поглощала ее; это он первым сказал, что ее муж погиб и она радостно в это поверила. Как узнать о его судьбе? Где он сейчас? Неужели он забыл ее и у него новый роман? Не может быть. Нет, не такой он человек! Однако приходиться только ждать и надеяться. Еще Наталья Андреевна подумывала не черкнуть ли ему пару строк и передать письмецо сестре — кто знает, может дойдет? — но потом гордость возобладала и она оставила эту затею. Так в тоске и смятении навалился на нее каменной плитой тяжелый сон.
На сборы ушло три дня. На семейном совете было решено ехать поездом до Хельсинки, а оттуда на пароме в Таллин. Путешествие по зимнему морю оказалось необычным. Судно, окруженное плавающими льдинами, упорно пыхтя пробивалось вперед. Его стальной корпус стонал, скрипел и дрожал, расталкивая, а иногда продавливая корку льда. Пассажиры вздрагивали, ощущая каждый удар. Но волнения их были напрасны, через два с половиной часа капитан благополучно привел корабль в порт и вскоре наши путешественницы в толпе других пассажиров высадились на причале и осмотрелись кругом. Неподвижные свинцовые тучи висели над скоплением остроконечных крыш, шпилей и куполов столицы Эстонии. Издалека донесся мелодичный звон часов — курантов, извещающих полдень. Городской центр со средневековыми зданиями, но c многочисленными транспортными средствами находился в 500-х метрах от них, а поодаль на холме возвышались башни старого города. Сырой морозный воздух щипал раскрасневшиеся лица прохожих и они, подняв воротники своих пальто, торопились вернуться в тепло. Не спеша, обремененные единственным чемоданом, шаркая по булыжной мостовой, женщины доплелись до ближайшей гостиницы и взяли комнату. Зинаида Андреевна предложила теще отдохнуть, но та была несгибаема и хотела увидеть сына немедленно. Расспросив портье и получив указания, они вышли на улицу и сели в подъехавший трамвай. После нескольких пересадок они добрались до Копли, рабочего предместья Таллина, застроенного двухэтажными деревянными домами барачного типа. Они вышли на последней перед депо остановке и, обойдя чугунную ограду лютеранского кладбища, оказались перед больницей — высоким, массивным зданием, сложенным из потемневшего от времени красного кирпича. Войдя в вестибюль несгибаемая Матильда Францевна подошла к справочному окну и предъявила письмо и паспорт. «Могли бы вы сообщить где мой сын?» презрительно поморщившись произнесла она по немецки. Молоденькая служащая, опрятная и одетая в накрахмаленный медицинский халат, засуетилась. Открыв толстую книгу, лежащую перед ней, она углубилась в чтение. Перелистав страницы она нашла требуемое имя и фамилию. «Ваш сын содержится на 3-ем этаже в хирургическом отделении,» словоохотливо ответила девушка на безупречном немецком. «Вас там встретит медсестра. Лифт находится справа от вас.» Сухо поблагодарив старая дама, а за ней Зинаида отправились наверх. Там за двойной дверью их посадили на деревянном диване с выгнутой спинкой и оставили ждать. В комнате, кроме них была простоволосая женщина в расстегнутом зипуне и истертых сапогах. На коленях у нее лежал завернутый в ватное одеяльце ребенок, который попискивал время от времени. «Голодный он, вот и плачет,» объяснила окающим ярославским говором баба. «У меня от бескормицы молоко пропало, а купить не на что.» Зинаида порылась в своей сумочке и протянула ей, завернутый в вощеную бумагу бутерброд с колбасой и сыром, который она приготовила себе на вечер. «Премного благодарствую,» баба не колеблясь схватила его и тут же всухомятку весь умяла. «Не любят эстонцы нас, ой как не любят,» она стряхивала хлебные крошки со своего пестрого ситцевого платья. «И армию, и солдат наших не любят. Знать боятся, что наш белый царь им на голову сядет; думают, что сами управятся, а ведь один хомут на другой сменят — вот и весь сказ. Вот я слышала, что вы по немецки с ними судачите, да и сами вы с виду заграничные, потому к вам завсегда полное уважение; а мы с Еремой только по русски, потому на нас здесь косо смотрят. Ерема мой — простой прапорщик, генералам поверил и пошел с войском Россию спасать, так его под Гатчиной так шрапнелью шарахнуло, что без ноги остался. Хорошо, что живой и руки есть, а сколько бедолаг там навеки полегло, не перечесть — опосля генералы наши друг с другом перессорились, кто прав, кто виноват — солдат бросили и опять в Париж укатили лягушек с шампиньонами докушевать.» «Куда вы теперь?» Зинаида с жалостью посмотрела на сверток, лежавший на ее коленях. «Как Бог даст,» стоически сказала баба. «Мы люди привычные, везде выживем.» Она что — то там поправила и принялась укачивать ребенка. «Плохо, что Ерему из больницы гонят; говорят деньги на его лечение отпущенные, все истрачены.» Она смахнула слезу. «Но он ходит, на костылях, а ходит. Он крепкий — границу перейдет.» Наши дамы с недоумением взглянули на нее. Баба всполошилась, что сболтнула лишнее. Она извиняюще улыбнулась. «Не нравится нам здесь; за людей не считают, а выезд нам закрыт, потому как нет русского консульства. Вот мы с Еремой что надумали — тихонько через границу перейдем, а там до его родственников в Выборге недалеко; авось помогут.» «Назад в Совдепию?» с ужасом прошипела Матильда Францевна. «Все движутся в обратном направлении!» Баба растерянно и непонимающе вытаращилась на нее. «Это наша земля,» уронив голову нескоро прошептала она. «Помоги вам Бог,» сказала Зинаида Андреевна с сильным душевным чувством и, достав из сумочки крупную французскую банкноту, протянула ей. «Благодарствую за вашу доброту, барыня,» баба быстро упрятала ее в недра накрученных на ее тело лохмотьев. «Не такие мы уж бедные. Армия выплатила нам выходное пособие, но юденками, здесь их никто не берет.» «Как зовут вашего маленького?» «Васюткой,» мать открыла для обозрения его сморщенное, недовольное личико. «Хорош богатырь,» похвалила Зинаида Андреевна. «Как вас величать?» «Ефросиньей,» смущенно обнажила баба свои неровные зубы. «А я Зина,» она протянула руку своей новой знакомой. «Frau Ziegler,» в комнату через боковую дверь вошел представительный блондин в добротном синем костюме, поверх которого был накинут отутюженный белый халат. «Ich bin Dr. Lehar Teder.» Он подошел к дамам и каждой пожал руку. «Герр Зиглер мой пациент», [2] очаровательно улыбаясь продолжал он по немецки. «Вы, как я понимаю прибыли из Финляндии?» «Как он?» вскочила Матильда Францевна. Ей было не до любезностей. «Мы хотим его видеть!» Доктор замялся. «Видеть вы его можете, но он вас не увидит. Герр Зиглер в беспамятстве.» Зинаида плохо схватывала немецкий на слух, но догадывалась о возникших осложнениях. «Что он сказал?» спросила она по русски. «Врач говорит, что Фридрих в беспамятстве,» перевела Матильда Францевна. «Давно?» Лицо Зинаиды вспыхнуло, глаза блеснули. Мысль о том, что светоч ее грез и отец ее детей, где-то здесь рядом и нуждается в помощи, доводила ее до безумия. Она закусила нижнюю губу, пытаясь унять охватившую ее дрожь. «Wie lang?» как эхо повторила старая дама. «Уже три дня; с тех пор как мы сделали ему трепанацию для удаления гематомы. Вы не беспокойтесь, мы будем держать вашего сына до полного выздоровления. Мы провели несколько успешных операций и он поправляется. Я полагаю, что Герр Зиглер придет в сознание в любой момент. У вашего сына вследствие проникающего ранения брюшины повреждены кровеносные сосуды внутренних органов,» методично объяснял врач процессы, происходящие в его пациенте. «Осколочное ранение, которое перенес Герр Зиглер, вызвало сильное кровотечение. Сейчас он страдает от патологических процессов, связанных с травмой брюшной полости и головы. В результате ранения у вашего сына развился растянутый в динамике инфекционный процесс, с которым мы успешно боремся.» Доктор Тедер закончил свой монолог и, приятно улыбнувшись, сделал приглашающий жест рукой, «Не угодно ли пройти? Герр Зиглер в восьмой палате.» Похолодевшие и растерянные, с тяжестью на сердце дамы последовали за ним. Безлюдный, выкрашенный в белое коридор казалось уходил в бесконечность. Электрические плафоны на потолке испускали резкий желтоватый свет. Из — за вытянувшихся в ряды плотно закрытых, пронумерованных дверей не доносилось ни звука. Слегка пахло карболкой и хозяйственным мылом. Доктор Тедер отворил дверь с цифрой 8 и прижав палец к губам, пригласил их войти. На железной койке посередине небольшой квадратной комнаты, накрытый до подбородка суконным одеялом, лежал Фридрих. Глаза его были закрыты, щеки на пергаментном лице ввалились, неухоженные борода и усы спутались, а из ноздри высовывалась гибкая, розовая трубочка, соединенная с пластиковым ящичком, подвешенным к стойке у его изголовья. Так неподвижен он был, что казалось, что неживой. «Взгляните, у него хороший пульс и давление,» врач указал на дневник параметров прикрепленный к спинке кровати. Пораженные, женщины застыли, с тревогой всматриваясь в раненого. Прошло несколько минут и вдруг, о чудо! его веки раскрылись, зрачки повернулись и встретились с отчаянными глазами его матери и жены. Его губы шевельнулись, как бы пытаясь что — то сказать, но напрасно, исчерпав все силы, Фридрих опять провалился в обморок. «Замечательно,» Доктор Тедер захлопал в ладошки. «Ваше присутствие необычайно благотворно для пациента.» «Я должна быть с моим мужем,» на ломаном немецком решительно заявила Зинаида. «Я буду здесь жить.» Она угрожающе повернулась к врачу. «Это невозможно. Это против правил нашего лечебного учреждения,» Доктор Тедер
2
Примечание автора: Диалоги отмеченные в италикс ведутся на немецком языке. Для удобства читателя текст переведен на русский.
Глава 8. Назревшие перемены
B Ювяскюля в уютном коттедже Зиглеров жизнь текла в прежнем русле, как бы не замечая отсутствие хозяина, но духовная связь между домочадцами стала еще прочнее. Материально они не нуждались, но каждый член их маленькой коммуны выполнял свою роль, поддерживая каждодневное существование. Средства, оставленные Фридрихом в банке перед отъездом на фронт, расходывались очень экономно и кормежку, кроме хлеба и молочных продуктов, они растили на огороде или добывали охотой и рыбной ловлей. Тем временем Сережа и Борис успешно закончили 9-ый класс школы и были допущены в лицей, а Аня пошла в 3-ий класс. Учились они легко, без напряжения, но добросовестно. От Фридриха стали приходить письма. Он был в хорошем настроении, писал, что поправляется и смутно помнит мимолетный приезд жены и матери к нему прошлой зимой, который долго казался ему или загадочной фата — морганой, или призрачным виденьем. В ответных письмах родственников к нему Наталья Андреевна тоже вставляла строчки, передавая свояку привет и пожелания и один раз спросила о судьбе его друга Григория Жеребцова, на что Фридрих промолчал. «Когда тебя выпишут? Когда за тобой приезжать?» спрашивали его домашние, но определенного ответа Фридрих им не давал. Тянулись дни, недели, месяцы, сошел снег и прошумела весна и надоевшая рутина мертвила и терзала души, заставляя их черстветь и покрываться пылью, но Фридриха все не было. Мать и жена проплакали все глаза, вздыхая о нем; дети спрашивали: «Где папа?» а Наталья Андреевна надеялась разузнать у него о своем любимом.
Фридрих появился внезапно, когда его никто не ждал, поздним утром одного жаркого летнего дня. Недавно пролетела гроза и зеленый лес с грибами, ягодами и дичью, и светлая ширь озера, проглядывающая между стволов огромных сосен, и массивы гранитных скал на берегах купались в насыщенном озоном целебном воздухе. Щебетали птицы, пахло травами, теплый ласковый ветерок лениво шевелил листву деревьев и кустарников. В ослепительно голубом небе плыли кудрявые облака. Только курлыканье лебедей, летящих над водной гладью, разбавляло дивную тишину и спокойствие вокруг. Зинаида Андреевна услышала легкий стук в дверь, который она не могла не спутать ни с чем другим. Такую характерную короткую дробь она помнила со времен их семейной жизни в дореволюционном Петрограде. Неужели это он? Видения счастья забурлили, завихрились и ожили в ее памяти. Сердце ее стало учащенно биться, в ушах зашумело и пересохло в горле. На ходу вытирая полотенцем руки, она выскочила из кухни в прихожую, наспех поправила волосы перед зеркалом и распахнула дверь. На крыльце с фибровым чемоданчиком в руке стоял ее Фридрих. Зинаида Андреевна ахнула в то мгновение, пока она рассматривала его. Как он постарел и пожух! Спина ссутулилась, плечи обвисли, а его когда — то широкое и объемистое тело как будто иссохло и военная форма теперь свободно висела и пузырилась на нем. Но все это было неважно! Радость перехлестывала ее через край; она упала в его объятия, едва слыша его голос и слова любви, так неистово пульсировала кровь в ее ушах. Она не знала сколько стояли они на крыльце, пока не ощутила, что кто то тянет ее за рукав. Матильда Францевна с сияющим лицом вышла на порог. Она тоже хотела приветствовать сына. «Здравствуй, Фритц! Почему ты не предупредил о своем приезде? Мы бы тебя встретили.» «Здравствуй, Мама. Вот приехал как приехал. У меня полно сил. Мне было так интереснее.» «Ты, наверное, устал с дороги, сынок? Иди отдыхай в свою комнату. Там постелено.» Он нетерпеливо отмахнулся. «А где дети? Как они?» «Все здоровы и хорошо учатся. Они сейчас в школе,» Зинаида не знала как услужить мужу. «Хочешь я истоплю баню? У нас есть новые березовые веники. Тебе помочь попариться?» Ее голос зазвенел и поднялся выше на целую октаву; зрачки расширились и потемнели, и дрожь пронзила тело ее от невыносимо сладких воспоминаний. «Ничего, я сам управлюсь,» Фридрих отвел глаза. «Что случилось? Меня стал стесняться?!» неистовая волна ревности охватила Зинаиду. «Если настаиваешь, приходи. Только не испугайся.» Умудренная жизнью Матильда Францевна быстро поняла, что здесь ей не место, и на цыпочках вернулась в дом по хозяйственным и прочим кулинарным надобностям. Услышав громкий разговор, из курятника появилась в черном комбинезоне и резиновых сапогах Наталья, вся облепленная стружками, опилками, пухом и перьями. Она держала корзинку с горкой светло — коричневых яиц. Неловко и смущенно приветствовала она Фридриха, завидуя счастью своей сестры; но все не с руки было задать ему гложущий вопрос — куда же запропастился Григорий? Потоптавшись немного, она пошла умываться и переодеваться.
Прошло несколько часов. В саду под невысокой рябиной на том же месте, что и год назад, женщины собрали стол. Во главе его почетное место занимали Фридрих и Зинаида, оба распаренные, покрасневшие и с мокрыми волосами; они едва умещались на короткой, обшарпанной скамье; на коленях у Фридриха сидела счастливая Аня; Сережа и Борис расположились по бокам, внимая каждому его слову; Матильда Францевна и Наталья были на другой стороне, раскладывая вареную картошку и разливая по тарелкам уху. Выражение восторга при встрече с мужем исчезло с лица Зинаиды Андреевны и теперь вид у супругов был одинаково хмурый и озабоченный. Была ли причиной этому скудость стола — в этот раз Фридрих ничего не привез и даже выпить за возвращение было нечего — или крылось за этим что то другое, сразу сказать было невозможно. После трапезы Фридрих начал серьезный разговор. «Материальное положение у нас неопределенное,» начал он и открыл чемоданчик, который привез с собою. Плотные пачки банкнот в упаковке, занимали все его внутреннее пространство. «Вот это сила,» рот Бориса с восхищением открылся. «Мы богачи!» «Не совсем так,» поправил его отец. «Это кредитные билеты полевого казначейства Северо-Западного фронта, подписанные генералом Юденичем. Каждая купюра имеет достоинство 1000 рублей. Если бы наша армия взяла Петроград, эти юденки имели бы большую цену. Этого не случилось, войну мы проиграли и армия распущена. Это мое выходное пособие. Им можно обклеить стены. Оно не стоит бумаги, на которой оно напечатано.» «Ну, почему же? Эти билеты может купить какой нибудь богатый нумизмат для своей коллекции,» попыталась подать надежду Наталья Андреевна. «Ты шутишь,» отрезала ее сестра и повернулась к своему мужу. «У нас остались твои франки, которые ты привез год назад.» «Они не вечные. У вас были затраты. Чем мы будем жить?» Фридрих обвел суровым взглядом их растерянные лица. «Работать я не могу, здоровье мое подорвано; специальности, кроме военной, у меня нет и воевать сызнова я не собираюсь, а ежели бы и попросили, то не пошел.» Его голос становился громче и резче. Было впечатление, что он говорил из глубины души, а руки его, лежавшие на столе, сжались в кулаки и побелели. «Я больше не русский патриот каким был с детства. Те безобразия, неполадки и интриги, которые я видел на фронте, перевернули меня. Мы воевали против народа. Да, народ заблуждается и поверил посулам Ленина, но большинство народа против нас. Я потерял веру в здравомыслие вождей Белого движения; гражданская война окончательно нами проиграна и красные захватили власть. Сколько они продержатся — никто не знает!» Фридрих так разошелся, что грохнул кулаком по столу, от чего вся посуда на нем подпрыгнула и зазвенела. Его домашние ахнули; на лицах их отразились всевозможные чувства и гримасы — от ужаса и недоумения у детей и Натальи Андреевны — до торжествующего одобрения у Матильды Францевны. Только жена его оставалась бесстрастной — она уже все знала. «Итак, что будем делать?» Фридрих насупился и, поставив локти на стол, обхватил ладонями свою голову. «Может Борис и Сергей пойдут работать?» неуверенно предложила Наталья. «Мы еще не в такой крайности,» Фридрих остро взглянул на свояченицу. «Не портите им жизнь. У ребят способности. Им надо закончить образование, а уже потом искать подходящую работу. Может наши женщины пригодны к фермерскому труду?» Наталья и Зинаида замерли в раздумье. «Дядя Фридрих, ты здесь первый день,» начал Сережа. «А ты вообще — знаешь, что происходит у нас в городе?» Не дождавшись ответа он продолжал, «Финны очень невзлюбили русских. Нас ругают плохими словами и гонят прочь. Им все равно — белые мы, или красные — они ненавидят всех русских.» «Это правда?» Фридрих был шокирован. «Мы видели такое же и в Эстонии,» вступила в разговор Зинаида Андреевна. «Такое же, вероятно, происходит во всех прилегающих к России территориях. За столетия накопили они много обид на нас, вот теперь как только царская власть исчезла, и негодуют.» «Нас не трогают потому, что в городе мало русских, нас не с кем ассоциировать, и принимают нашу семью за немцев, которых финны любят и уважают,» с тревогой сказала Наталья. «Мы немцы и есть,» веско высказалась Матильда Францевна. «Почти все немцы.» Молодые женщины, а также Сережа и Аня почувствовали себя неудобно. «Тем не менее Сергей прав, кто-то может догадаться, что из чистокровных немцев нас здесь всего двое,» Матильда Францевна огорчилась. «Тут недавно я на рынке слышала, что в Харьявалта облава была — русских ловили и многих убивали; так впопыхах и двух поляков удавили, хотя те кричали и протестовали, что они здесь не причем; толпа им не поверила.» «Что делать будешь, если к нам придут?» возмущенная слышанным спросила Зинаида мужа. «Пока я здесь, это не случится,» ответил он не слишком уверенно. «Наши дети посещают школу. Что если там к ним привяжутся?» озаботилась Наталья. «Я об этом часто думаю,» Матильда Францевна отхлебнула из чашки свой простывший чай. «Нам надо отсюда уезжать.» Все ошарашенно обернулись в ее сторону. «Страна эта маленькая, на краю света, возможностей для детей немного. У меня есть брат в Тюрингии, у него большая ферма; я напишу ему, может он нас всех примет. В Германии жизнь может быть легче; это наша историческая родина.»
Следующий день был пятницей. По утру голова ни у кого не болела после вчерашнего трезвого застолья и поднялись они рано. Дети ушли в школу, Фридрих менял подгнившую доску в обшивке дома, Матильда Францевна что — то строчила бисерным почерком в своей комнатенке на листочках бумаги расстеленных на швейной машинке, а сестры после завтрака отправились в лес по грибы. Им необходимо было переговорить. Разве две подруги, да еще сестры, живущие под одной крышей, могут утаить друг от друга свои милые тайны? Желание выговориться и облегчить душу клокотало в Зинаиде Андреевне; желание выслушать и разделить свою печаль обуревало Наталью. Для своих конфиденций они забрались в самую густую чащу, где ничье ухо, кроме разве птичьего или звериного, не перехватило бы их откровенный и без оглядок разговор. Вокруг них громоздился дремучий лес. Ели и сосны перемежались с белыми стволами берез. Упавшие на землю мертвые стволы с трудом различались среди камней, осыпавшейся хвои и разлагающегося валежника. Бесконечные ряды деревьев, покрытых лишайниками, давили своей громадой. Неясные отблески солнечного света, загороженного густыми кронами наверху, едва достигали темнозеленого ковра мхов, в котором горели красные ягоды. Впереди сестер сквозь наваленный бурелом поблескивала стоячая болотная вода и оттуда тянуло гнилью. «Давай остановимся здесь,» предложила Зинаида Андреевна и и они опустили свои лукошки на полусгнивший ствол поваленной пихты. Шорох листвы и хвои был таким успокающивым, что Зинаида без усилий начала свой горький разговор. «Выпытала я прошлой ночью у мужа моего два секрета. Один не совсем плохой, а другой хуже быть не может.» Наталья похолодела в тревожном предчувствии. «Не томи; говори скорее.» Ноги еле держали ее и плечом она прислонилась к березе. «Сказывает, что два года назад в Тобольске встретил он твоего Пашку. Тот у большевиков подвизался и в такое доверие вошел, что его, семью царскую, стеречь назначили. Так вот, Фридрих мой сговорился с монархистами тамошними, чтобы императора Николая и всех его из плена вызволить; ночью пробрался в особняк, а там засада, и Пашка между них командиром чекистов выкобенивается. Так Фридрих, не дурак, за шкирку твоего Павла схватил и с ним в обнимку из окошка выпрыгнул. Не знает, когда и очухался, но показалось ему, что Пашка твой мертв; мой муж убежал, а потом стал задумываться, так ли это? От прыжка со второго этажа на снег, говорит, не умирают; вывих какой или кости ломают…» Наталья Андреевна схватилась за сердце. «Так Павел может быть жив? Подлечили его и опять меня ищет? А что я сыночку своему скажу?! Он то, несмышленый, думает, что отец его герой? Ой, моченьки моей нет…» зарыдала она. «Зачем Павлу тебя искать? У него там небось столько уже женского пола перебывало — счет потерял — и все до одной идейные.» «Ну, сын все таки у него. Может интересуется?» «Может быть косточки его давно сгнили и ты вольная вдова. Жив он или нет — это только догадки. Проверить это невозможно.» Однако Наталья Андреевна продолжала сомневаться. «Я тo, по простоте своей, позволила Григорию делать со мной все, что он пожелает; он уехал и сейчас мерещится мне день и ночь; прямо наваждение какое.» «Фридрих говорит, что Григорий тебя все время вспоминал, сильно ты ему к сердцу прилегла; после войны собирался он за тобой приехать и посвататься.» «Где же он? Почему не едет? Я все глаза проплакала.» «В бою ранен был он. Одним снарядом его и Фридриха покалечило. Пока в лазарет везли Григорий умер, а муж мой полгода в больнице валялся.» Сестры замерли, обессилевшие от переживаний. «Значит Григория тоже нет и ждала я напрасно!» завыла Наталья. За что мне все это?!» Она подняла к небу свое заплаканное лицо. «Не думай, что мне намного лучше!» выкрикнула Зинаида. «По крайней мере ты свободна и можешь искать себе мужчину, а мой муж изуродован и в постели ничего не может!» Ее зрачки потемнели, волосы упали на лицо и она сжала ладонями виски, как бы пытаясь собраться с мыслями. «Зинка!» сестра обняла ее. «Это правда? Может надо лечиться?» «Его лечил лучший врач Эстонии. Сказал ему: «хорошо, что вы успели завести детей; больше не будет». У него там теперь все в шрамах.» «Ну а ты? Так и будешь терпеть? Тебе только сорок!» «Буду терпеть! Мужа своего я не оставлю!» «И кто эти войны только придумал?» Наталья шмыгнула носом и поправила свои длинные соломенные волосы, заложив их за уши. «Известно кто — мужчины! Сами в драки лезут, сами погибают, а мы красавицы, потом из-за них страдаем.» Зинаида встряхнула головой, словно отгоняя черные мысли. «Заболтались мы с тобой, гляди дождь собирается, а у нас лукошки пустые. Пошли назад; по пути лисичек наберем. Я хорошее место знаю.»
Два больших лукошка с грибами были собраны и доставлены на кухню, где вечером под аплодисменты собравшихся детей их порезали, изжарили и съели без остатка, превратив ужин в лучшее событие дня; Фридрих с пасмурным лицом успел до темноты закончить свой плотницкий ремонт, а Матильда Францевна завершила длинное и обстоятельное письмо брату Вилли, которое наутро было послано в Германию. Вот это то письмо, оказавшееся судьбоносным, и положило начало череде драматических происшествий повлиявших на жизни каждого из них.