Непонятная война

Суворова Екатерина

– Павла Степановна! – почти криком раздался голос моторщика, – вам поручение от меня – дайте этой беглянке чистую одежду и сопроводите ее в душ.

– Тю, Алеша, та на кой так кричать! У меня же девки, все спят еще! – по-домашнему пожурила хозяйка. Все боялись Сибитова, но только не она. Этой женщине, с двумя памятниками родителям в подвале, нечего было бояться. – Ты б пришел, попросил – я б шо, отказала?

– Павла Степановна, это приказ.

– Да шо ты! Приказ! Ты своим солдатам приказывай, Павле Степановне – не надо. Павлу Степановну попросить можно, – продолжала журить она. – А ты кто будешь? Русская, белоруска?

– Павла Степановна, я бы попросил! Не разговаривайте с ней.

Ваша задача – помыть и одеть.

– Слушаюсь, господин хороший! – иронична произнесла она. – Шо ты, дите совсем запугал. Ну, ходь сюды, красавица. Молчать вместе будем.

Сибитов отпустил руку беглянки. Она, впервые почувствовав себя в безопасности, сделав несколько шагов в сторону к незнакомой ей женщине.

– Тю! Да не бойся ты, дурная. Алеш, во сколько ее к тебе привести? – улыбаясь спросила Павла Степановна.

– Я тут побуду.

– А! Ну хочешь быть – будь. Так, милая, снимай мастерку, я своё тоже сейчас стирать буду. – игриво начала стягивать с себя льняную рубашку еврейка. Она же, просто стояла рядом и смотрела на Сибитова.

– Вам часу хватит? – спросил тот, начав смущенно отворачивать глаза.

– Часу? Тю! Алеш, ты давай иди там к своим, у вас есть чем заниматься. А я тебе ее приведу, как смогу, – опуская вниз полы рубашки сказала Павла Степановна. – Иди, иди.

– Даю вам два часа – прошипел моторщик, и, вышел из комнаты.

Она осталась в комнате с незнакомой ей седоволосой женщиной. Оглянувшись по сторонам, она заметила, что в каждом углу стоят иконы, а стол, не по-военному заслан скатертью, на которой, лежат цветы каштана.

– И кто ж ты такая, милая? – спросила Павла Степановна

– Я не знаю…

– Ты мне можешь все говорить. Павла Степановна не обидит. Павла Степановна уже столько беглянок спасла, что ей некогда в политику их вникать.

– Я честно не знаю…

– Так… Ну не хочешь говорить – не надо. Ты смотри. Сейчас я тебя в душ отведу. Он общий, но наши барышни пока спят, а командир уже помылся. Так что – иди смело. Там только холодная вода – сама понимаешь. Если кто войдет – говори смело «я от Павлы Степановны». А я пока по нашим пройдусь, тебе что-нибудь одеться нового принесу. Свои вещи в душе постираешь. Мыло сейчас выдам.

– Спасибо вам.

– Тю! Та не за что. Кто знает, Земля – круглая. Все помогать должны! Вот – мыло. Пошли за мной.

Павла Степановна взяла за ее руку. Теплая и влажная ладонь женщины, для нее показалась такой знакомой и родной. Они пошли по длинному коридору, ведущему к душевой.

– А, ты, я смотрю замужем? – спросила хозяйка.

– Я не знаю… – взглянув на кольцо ответила она. Странно, еще вчера она видела его, но за этот короткий промежуток времени совсем забыла. Ведь кто-то там, скрытый в глубинах памяти, ищет ее. Наверное, есть муж, родители, дети… Но где они и кто они – она не знала.

– Ну ладно. Я лезть не буду. Пусть моторщики выясняют. Так, смотри. Тут шесть душевых. Три из них работают – первая слева, и первая с третьей справа. Краник везде один— с холодной водой. Мыло даю, но, смотри, все его не вытри. Половина должна остаться. Вещи я тебе принесу, эти можешь смело стирать.

– Спасибо.

– Та не за што. Все иди, – подтолкнув собеседницу к двери, заключила Павла Степановна.

Она вошла в обитую некогда белой плиткой комнату, стены которой были исписаны похабными фразами и не менее похабными рисунками. На них отразился немой диалог между двумя временами и двумя потоками жильцов этого общежития. Более стертые записи, выведенные гвоздем по ржаво-белой плитке, были видимо посланиями литейщиков. Более новые – перламутровым и красным лаками для ногтей – ответами на них, нынешних обитательниц.

Наиболее привлекательным

предметом в этой комнате было зеркало. Оно было просто огромным, по сравнению с тем, которое висело у Остапенко. Занимая пространство от потолка до пола, зеркало стало центральным местом в душевой. Она остановилась около него. Даже вчерашнее, испуганное и испачканное лицо, не могло превзойти по своей страшноте, это, неживое. На нее смотрели те же самые голубе глаза, но обрамлены они были не сонными мешками, а багровыми овалами синяков. Несколько глубоких царапин, идущих ото лба к левой щеке, соединялись воедино в одной большой ссадине. На шее и ключицах виднелись протертые до крови следы вчерашнего падения по ступенькам. Колени были сбиты. Развернувшись спиной, она увидела ощупанную с утра царапину. Она действительно проходила вдоль всего тела, и останавливалась у косточек поясницы, где сливалась с огромным бурым пятном – еще одной ссадиной. Пытаясь прощупать затылок, она наткнулась пальцами на большую рану. Оттуда, вновь, полилась кровь.

Она закрыла глаза и заплакала. Стон безысходности и неопределенности раздался в комнате, и эхом пролетел сквозь все пространство. Нужно было выбираться из всей этой белеберды, творящийся вокруг. Но куда и к кому – оставалось вопросом.

11

Тем временем, Павла Степановна проходила веренные ей комнаты общежития. Обычно, в каждом блоке жило шесть человек. В основном это девушки, но бывали и исключения, как, например Остапенко, и семья Скорко. Война – войной, а дети рождались. Совсем еще мальчиком пришел Паша Скорко в Чернигов, где, в отличии от бурный жизни Донецка, текла почти мирная. Так уж произошло, что Пашка влюбился в молодую девушку, Аню Самойкину, и уже здесь, стал настоящим мужчиной. В 2017 у них родился ребенок – прекрасный трехкилограммовый богатырь с ямочками на щеках как у папы, и тихим нравом как у мамы. Делать нечего – пришлось дать целый блок, тем более, что новорожденный Ваня, был первым ребенком в неназванной войне Чернигова.

Блок Скорко Павла Степановна миновала – и будить не хотелось, и одежда располневшей от беременности Ани была явно велика беглянке. Хозяйка знала всех своих жильцов в лицо, и определить, что из их гардероба подойдет новенькой – не составляло труда. Первой, к кому она пошла была Мария Лойко – красивая, стройная и своенравная девушка. Она славилась по всей части тем, что ни одному из солдат, ни разу не дала повода усомниться в своей верности мужу, лейтенанту Нижинской части. Разведя руками, Мария показала всю свою одежду – все что осталось от прежней жизни – две майки, старомодная кофта и пару джинс. Обирать, и без того бедную девушку, Павла Степановна не стала, и отправилась в другой блок, к Любе Мошкиной. Мошкина, хоть и была нравом подемократичнее, чем Мария, тоже особой роскошью похвастаться не могла. Еще вчера все свое белье, а именно три накидки, пять маек и пару штанов, она постирала, и ныне, в семь часов утра, могла дать лишь сорочку, в которой стояла перед комендантшей.

Осталась последняя надежда – шкаф Насти Замятько. Павла Степановна часто стыдила эту девушку, читая ей библейские притчи про блудниц, но на Настю это никак не действовало. Рыжеволосая Замятько, как перчатки, меняла новых кавалеров, и за несколько лет военной жизни, привыкла, что все стоит денег и вещей. Одежды у Насти было предостаточно, что часто вызвало зависть у ее подруг. Павла Степановна застала ее, как раз в объятиях нового жениха – моторщика Стопко. Еле добудившись сонную пару, женщина начала ругать свою постоялицу. В общежитии никому нельзя было находиться в ночное время, а Стопко, по видимому, задержался на одинарной кровати Насти со вчерашнего вечера.