Непорочная грешница
Шрифт:
Однако Линни не реагировала. Перед ее глазами стояло личико Беатрис, в ее взгляде девушка черпала недостающие ей спокойствие и силы. Еще минуту она созерцала любимые черты, после чего с невероятным усилием оторвала от них взор, не желая привлекать внимание нового лорда Мейденстона к закутанной в рубище хрупкой фигурке, скрывавшейся в тени.
Но Беатрис все еще находилась неподалеку, и это придавало Линни силы.
Она в спокойствии последовала за своим нежеланным женихом, который направился по ковру из розовых лепестков и хрустевших под ногами зеленых веточек дрока к расположенному
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — начал церемонию отец Мартин, повернувшись к молодым лицом.
Брачный обряд во многом напомнил Линни мессу, разве что проходил он не в часовне, а в зале при большом стечении народа. Норма предупреждала ее, что новому лорду захочется венчаться при скоплении множества людей. Если бы позволила погода, обряд состоялся бы во дворе замка, чтобы свидетелями его могли быть даже крестьяне. Впрочем, от любопытных взоров простонародья нельзя было укрыться и в зале. Правдами и неправдами крестьяне и слуги просочились в просторное помещение и теперь прятались в дверных арках и за каменными опорами колонн.
Прошло некоторое время с начала венчальной службы, прежде чем Линни наконец удалось сосредоточиться на словах священника.
— Пусть жена будет столь же послушна мужу, как и богу, ибо муж является главой над нею, подобно тому, как господь главенствует над своей церковью. Сказано также: муж и жена — плоть едина… «Муж и жена — плоть едина!»
Венчание — это святое таинство, благословленное, господом. Даже соединение плоти, которое должно было последовать ночью, также благословлено богом. И все же Линни думая об этом, испытывала далеко не благостное чувство. Прежде всего она соврала этому человеку, который волей случая должен был стать ее мужем и господином. Хуже того, она приносила брачную присягу перед ликом господа — господь, конечно же, знал, что она лжет.
— Помоги мне, святой Иуда, — воззвала она к святому, низко склонив голову под тяжестью своего греха.
— Святой Иуда тебе не поможет. Линни в испуге вскинула глаза и увидела непроницаемое лицо Экстона де ла Мансе. Отец Мартин смешался, уловив этот мгновенный обмен фразами между женихом и невестой, который не имел отношения к ритуалу, но быстро взял себя в руки.
— Согласна ли ты, Беатрис де Валькур, взять этого человека в свои законные мужья.
Линни не могла оторвать глаз от лица своего мучителя. Она даже не заметила, как отец Мартин сделал паузу в ожидании ее ответа.
— Тебе отвечать, Беатрис, — напомнил ей де ла Мансе. — Согласна ли ты взять меня в мужья перед лицом господа и всей этой честной компании?
В наступившей мертвой тишине слова Экстона звучали негромко, даже, пожалуй, тихо, но она ничуть не сомневалась, что каждое из них долетало до ушей собравшихся в этом зале. Сердце у Линни заколотилось с такой силой, что стук его — она была уверена в этом — так же разнесся по залу, как слова Экстона.
— Отвечай же, миледи, — взволнованно прошептал отец Мартин, бросая встревоженный взгляд на ее побледневшее лицо.
Линни наконец овладела собой. «Разве у меня есть выбор? — задала она себе вопрос. — Так или иначе дело надо было доводить до конца».
— Согласна, — едва слышным голосом прошептала она, хотя
— А ты, Экстон де ла Мансе, лорд Мейденстонский, согласен взять себе в жены эту женщину?
— Согласен, — сказал Экстон, не сводя с Линни взгляда. Оставшуюся часть венчальной службы Линни уже не слушала. Ни заключительной молитвы, ни торжественных слов последнего благословения. Когда они с Экстоном склонили перед аналоем колени, единственное, что донеслось до ее сознания, было: «Во имя божье объявляю вас мужем и женой».
После этого ее подняли с колен и в следующее же мгновение притиснули к чему-то обширному, твердому и могучему — к груди Экстона. Ей ничего не оставалось, как только смотреть в холодные серые глаза своего мужа.
— Ну что ж, женушка. Теперь поцелуй муженька. В зале все разом зашумели и задвигались: лорд требовал от своей супруги первого поцелуя.
Так оно и должно быть. Сейчас поцелуй, а потом… Потом должно было начаться самое страшное, чего Линни несказанно боялась. Руки Экстона крепко держали ее, не оставляя ни малейшей возможности уклониться от заключительной части ритуала.
— Вот свадебный поцелуй для моего… моего мужа, — прошептала Линни одними губами, не слишком понимая, откуда у нее вдруг взялись слова. Она посмотрела на Экстона: на каменном его лице не отражалось ни одно из тех нежных чувств, какие следовало бы испытывать новобрачному.
Тогда Линни закрыла глаза. Только так она могла поцеловать Экстона. Потом приподнялась на носках и прижала свои губы к его рту.
Странно, но ничего ужасного не произошло. Губы ее супруга оказались мягкими и теплыми. Кроме того, от Экстона пахло чистотой и свежестью.
Потом его руки, однако, сомкнулись вокруг ее стана, и он, что было силы, притиснул ее к себе. Девушка едва не задохнулась, и поцелуй в одно мгновение лишился всей своей прелести. Его губы с силой раздвинули ей рот, и она ощутила его горячее дыхание. И его язык.
Дева Мария! Ничего подобного Линни и представить себе не могла. Его язык все глубже и глубже проникает ей в рот, властно, настойчиво, дерзко! Он целовал ее так, будто собирался проглотить!
Потом — так же неожиданно, как и начал — Экстон прервал поцелуй и даже отстранился от нее, желая, видно, полюбоваться произведенным впечатлением. На его лице застыло выражение, которого ей прежде не приходилось видеть, но она быстро уяснила себе его источник. Жажда. Экстон де ла Мансе возжаждал свою жену! Его глаза блестели дьявольским огнем.
Хуже того! Как это получилось — непонятно, но поцелуй Экстона зажег у нее внутри ответный огонь, пусть маленький и робкий. Линни достаточно наслушалась рассказов о непотребстве и постыдности похоти, и даже сама мысль том, что этому человеку удалось пробудить ее в ней, показалась ей ужасной.
«Господь, и ты, Дева Мария, и ты, святой Иуда, сделай пожалуйста, так, чтобы это была неправда!» Но увы! Когда Экстон ее целовал, где-то в глубине ее существа взошел крохотный росток того, что можно было назвать похотью. Или жаждой. И Экстон об этом узнал, поскольку одарил ее улыбкой — первой улыбкой, в которой не было лицемерия или лжи.