Непорочное зачатие
Шрифт:
Она. Какая в Москве Эйфельная башня, Федя? Ты совсем одичал с запоя-то хранцузского заебливческого.
Он. Ну ты, блядь, Аглая Родионовна, на хуй - а памятник этому арапчонку черножопому Александру Сергечу на Пушкинской площади тоща как же - Пушкин который, еб твою?
Она. Это, что ль, ебарь первый при царе гороховом был который?
Он. Ну так чумазый - чумной блядун-то, на хуй. Я на лавочке там супротив сидел, пизду одну ждал. Тебя с Воронежа - царевну блядическую. Ты, сука, тогда задинамила свиданку, щипачка, лярва, сука нотная. С полкашем, паханом с Афгана, баралась за тугрики. А тут откуда ни возьмись негр из-под земли в дупелину окосевший, мокрота не растертая, вылупился. На Расею-кинотеатр зенками дрочится, а хуем, в пизду, и жопой, блядь, ссыт и серет на Пушкина, на хуй. С птичек, сука, пример спиздил, что чердак Пушкину весь засерели гуленьки-голубки-воробышки, на хуй. В птичку негр решил обратиться, а меня хуй наебешь, на хуй. Народ столпился - не ропщет народ, сука, живому негру, Пушкину монумент свой обсирающему, сочувствует, на хуй. Да я б тоже промолчал, на хуй, да в мозгах-то моих сивушных Пукин - ебарь, сука, царский у меня с совдепельскими, сука, ебарями царскими - с Есениным и Высоцким всю дорогу, сука, ассоциируется. Это ж, блядь, как Пушкин не смог
Она. Я ему: "Здорово, бледный рябчик, Пушкин самогонный, чай, ты свой памятник обсираешь - это тебе не с дерева пальмы, с памятника-то слезать, посрать, сука. Ни хуя не частный памятник - в семнадцатом году национализирован, сука, народом, блядь. А на народ свой национализированный даже Иоська с Берией при народе-то срать береглись, сука, Матросов ты, блядь, камикадзе". А он мне: "Не учи отца пизду штопорить, вчерась жинке Верке мочевой пузырь локтем проверил, закочурилась ведьма, на кухне холодная вонючая лежит с венами консервной банкой крышкой шпротами покромсатыми - и ни хуя, три дня с половиною уже не воскресает! Ну не могу же я, друг, на этой кухоньке хоть и за ее царство ежкино водочкою чаюшничать да шпротами прошлогодними с этой банки закусывать! В холодильник в "Юрюзань", даже если покрошить по кусочкам, все равно не влезает". В мой огород бульник, блядь, закидывает. "Понимаешь, друг, не будет, - говорит, - рублишка до завтра, усрусь - верну, на хуй, друг". "Ты, бля, - говорю, - рябчик, лох, у Пушкина еще с Володькой-Сережкой, сбадяж рублишко до того свету камнестического - к жинке, на хуй". Да, блядь, Володька из гроба поднялся, пошарил в штанах, рублишко подкинул. Сержу Дункан воскресить надо, заебала его Дункан на том свете в доску, на хуй. Со всеми бывшими блядьми есенинскими союзный договор подписала, валюты никому не дает, а газ, на хуй, под свои чертовские котлы только на сожжение под кабачек отпускает. Температура, говорит там, на хуй, ебанет так ебанет - вся Европа с Америкой пиздой накроется. Не, у Сережки есть рублишки, только он их, на хуй, на валютку меняет. А у меня хуй в кармане когда валюта ночевала. А Пушкин барским жестом - разрешаю тебе открыть сортир округ мене валютненький - лавы честняцким трудиком нажить, памятник у государства мне обратно в частную собственность выкупить. С Сережкой, на хуй, на рублишки бумагу нарезанную, если ты еще мудак, поменяешься. Ща первую пробу говна и отсираю, на хуй, для закладки фундамента. Не, ну я Пушкина прошу подтвердить слова для резюме, на хуй. А Пушкин немотствует задумчиво. "Что-то, - говорю, в сортир луканулись делишки твои, повязли ласты, на хуй, белый негр генерал в обете молчания, на хуй, Пушкин, вечного. Но телеграммку от Пушкина масленка, пульку свинечную в гондона Дантеса усатого ненашенского получите срочную на предъявителя, на хуй, за всех, сука, девочек, гондонами попорченных". Ну и хрясь ему левой ступней свинечной по челюстяге, как шлагбаумом - инвалидом одиноким, сука. Он на корячки - трупом, гад. Но смотрю, каракатица, через пару секунд опять шевелится. "Ну тогда и распишитесь за телеграммку, сука, на хуй!!!" Беру за сопатку этого живчика и в его же дерьмо будкой раз десять с нажимчиком макаю, блядь, сука!"
Он. Вооо!!! Умеешь, когда хочешь!
Она. И по затылку еще как прихлобучу, блядь, каблуком керзушным печатным он, бля, и замер в своей телеграмме печатью сургучной вечной.
Он. По стойке "смирно" народ стоял. Гладиатором, Высоцким после Гамлета выходил из толпы народной. Богом причастившийся, Христом воскресшим на небо блаженным свеженьким отчаливал, сука, Маратом - с хуем в чужой жопе в монументе граненом, на века, сука, будущие, на хуй, мне обосравшиеся, застывшим.
Она. В твоей жопе, с твоим хуем и я бы не прочь в монументе застыть, падла-невестушка! (Обнимает его.)
Он (нервически отстраняется). Тебя, блатнячка, специально заслали в Париж меня вычислить и шпокнуть, на хуй. Завязать вору не даете, шакалы!!! Ни хуя, голощелка, у тебя такой подвиг с паханом не зажарится, на хуй!!! (Бьет "кондо" по кровати.) До скоченения отметелю, сука! А потом мертвую ебать в жопу буду. Хуй у тебя свой оторву и оторванным хуем жопельник закобелю, сука!
Она. Не стоит хуй оторванный - что ты такую хуйню пиздишь, педрила! (Бьет его по почкам.)
Он. Ух ты и... Ух ты и... Это называется родная сестренка в Парижик по приглашению за шмотками приехала - братишку родненького за серебренники, рыжье, сука, грохнуть, с гебешниками церковными партейными сблатовалась, дешевка.
Она. Да на хуй мне ваньки твои, вертухаи, сьебались - здоровье на вас переводить, гумозников.
Он. Сколько им, легавым, здесь людей замусорил - каких пород, сука, генных ваших благородий, на хуй. А теперь вот им тут не нужен стал мокрушник ударный - камнестического труда и режима, сука, мокрушник мертвый. Не тех, говорят, стал отоваривать по своей ебической инициативе тварящеской - не тех сексотов, сука. Ну девяносто-то одного шибздика я им, как ндравилось, по ксиве впесочил, на хуй. Но апосля-то девяносто первого чей-то, Мань, надрыв какой-то в душе приключился - хуй поймешь мой хуй лысый, Маруха-горюха. (К иконе.) В Бога, сука, на цифире этой черной магической уверовал: в Отца, Сына и Святаго Духа, хуй мой, сука, без бля, на хуй. И когда прихуячиваю теперь какого разъебая смуглого, сука - вера, мать, сука, моя светлая пуще становится. Бог мне теперь на кого
Она. А раз мы им китайца одного предложили.
Он. С потрохами китайца китайцы оприходовали. У них там, мать, сколько китайцев развелось-то, на хуй, только себя, в пизду, и жрут. Там же у них, на хуй, та же система, блядь, священного камнемизма: кто камень бросает, тот без греха. А бросают все. Все безгрешны, кроме Сталина-отца, учителя, Мао-цзе-дуна-солнышка. А у меня, на хуй: семь камней - Свет, тринадцать камней - Тьма, а при множении девяносто один труп делают. А дальше Бог Царь, Бог Отец и Бог Президент, на хуй. С последним негром сто сорок девять жареных душ, на хуй, было. Сегодня поджидаем негра юбилейного. А денег нет, на хуй, даже на питание детское, сука, с профессией этой от Бога, на хуй, дарованной. Нет денюжки, шалавка-Манечка!!! Дороже надо китайцам-ламаистам мясо сторговывать. А дороже-то не берут - на крючке заложненском еще, подлецы, держат. Нет официяльного закона в подлунном мире в розницу торговать человечинкой. Нет, президенту можно, на хуй, для чести и достоинства молочную солдатчинку замясорубить. А в розницу частным образом - высшей меры наказания у президента мясорубка имеется. Все в руках Бога Президента. Блядь, хоть здесь во Франции вышку наконец-то отменили, мать. А мне, на хуй, убивать надоело. Заебался в гармошку духовно и физически убивать, Маня, блядь!!! Царство-то небесное когда еще будет, на хуй? Да никогда его, на хуй, в пизду, не будет - даже ада не будет, на хуй!!! Сереженька! (Плачет. Обнимает коляску - плач младенца.) Вот кто меня понимает только: сынишка мой Сереженька. (Плачет. Отходит от коляски - плач младенца прекращается.) Только Сереженька - сынишка наш, меня понимает, Машенька! (Плачет.)
Она бьет его по почкам.
Ух ты и... Ух ты и... С ней как с человеком! Сука!!! (К иконе.) Не гневайся, Боже, на хуй, я тебе сегодня с большим удовольствием на жертвенный котел дипломата с Зимбабве сбагрю, иконками придет приторговывать - Тобой, Боже, придет, женива, приторговывать, сука, на таможне совейской его не проверяют. Мою таможню хуй прошмыгнешь, на хуй. Они ж, бляди, такие наивные, капиталисты, хоть негры, падла. Это ж, блядь, как морально-утомительно тварей-то Божьих наивных грохать-то, Надюшка Константиновна. Сука. Уебываем в Совдепию, Констиновна, - я там тебя, как Ленин, миллионершей вмоментальник сбацаю. Там не будет у меня этой совести, нарыва комплексушного. Я там только гнид псарных срабатывать буду, мать, за веру нашу, сука, правую-левую. Я ж знаю, кто в Совдепии гниды псарные. Своих, мать, сексуальнее потрошить на борщ, на хуй, отеческий. И снег там в России под Рождество всегда выпадает всю зиму там снег настоящий русский, тоску лечащий. Я ж подыхаю здесь в Париже без снега русского, без зимы настоящей, русской морозной зимы, мать. Давай, мать, отменим негра из Зимбабве, на хуй. Давай я ща, на хуй, совьетику одному позвоню, я знаю, кого ща позвать, вчерашнего негра для начала умаслить, сука! А то ж, бля, буду, забью тебя сегодня и сгрызу яблоко антоновку отеческо с косточками, на хуй. Меня, боевика, кумовья наши, сука, военные в Москву лубяную на триста рублей пенсионных отозвать хотели в психушку. Не хуя выпускать было. Это ж в какой цивильной стране гомосапиенсы на сто хранков в месяц прозябают, сука? Сами психиатры, курвы гебистские с гар дю нор, вокзала северного в Парижике, когда своих оторв медсестричек в Москву делегируют - это ж, блядь, с какой тележки бескрайней России посольской в вагон затовариваются. Это ж, блядь, эшафот на колесах с крючьями несчетными для шмоток, сука. На днище - сотни компьютеров с ксероксами размещаются. Зойки ихние тележку по перрону тягают - бурлаки на Волге с картины Репина вспоминаются. Только рожи у этих другие, довольные. А что за жопы небесные у девок этих откормленных. Вот в какую жопу хуище-то без гондона вдуть свой с Ильичем, сука, оттатуированным - на вечную жизнь удовольствий, сука. Височайшего мясо качества. Нет уж, тузы, вы мне дали масть никушную, да не вам, вшам, крести крестовые на мне крестить, сука!! Ссышь, Сарочка?!
Она. Я не Сарочка!! (Бьет его по почкам.)
Он. Ух ты и... Ух ты и... Как только тебя, кошку еврейскую, зебру домушнюю помоечную, в нашу школу-то закнацали? А хули у тебя нос горбатый, Несарочка?
Она. Левой ноженькой на спаринге по черепочку въебашить наметили, да только грабкой правой в полете по сопатке задели, когда сама козлу яйца пяткой колола, сука.
Он. У меня, коза, хуй поколешь яйца пасхальные, Несарочка. Ты, блядь, внимательно давай соображай за настоящее, если хочешь жить, сука, за будущее!! (Бьет "кондо" по кровати.) Полкаш трезвонил - на помойке тебя подобрали, чумазую. Тарч это гебешный, Сонечка. Если тебя цэрэушник смазывает, ни одна бацилла твоя кровная слезинки не обронит. Кайф кайфецкий, сука!!! И ежели ты в шлак заформируешься припизднутый за время учебное, некому по тебе слезу точить будет. Вон Петюнчика, красюка твово, не по той точке на тренировке вжарили по загривочку - зашлаковался в маразм мальчишечка. Я вжарил, Софушка. Ты ж, мразь жидовская, его б одного, Абрамчика, блюбила. А у меня на тебя хуй стоял африканский, сука. Предки мои меня, идолы погонные, в те классы с шести лет, сука, заскладировали.
Она. С шести летушек любовь наша, дружбочка, сука, казенная камчатская тянется - с шести лет, Глебушка.
Он. Она, блядь, еще не Сарочка. Если цэрэушник стреляет в мудака шпиона ординарного, то в каков глаз он ему целится, в тот и попадает, сука.
Она. А если цэрэушник стреляет в контрразведчика, которого в нашей школушке с шести летушек приемчикам дрочили гипнотическим убивческим, то цэрэушник-горюшко случайно-неслучайно масленка свинечного девяткограммового под лобешник свой дебильный ввертывает, сука!
Он. Во! Несарочка, понимаешь. Ты, Манька, тварюга, кончай меня гипнотизировать. А то я, точняк, ша тебе этой кондой позвоночник по косточкам в хоровод пущу - хуй когда больше пред членом африканским могучим раком стрункой согнешься-натянешься. Нету боле Захара твоего, Анисья. Пожертвовал я его, язычника, однокашника нашенского. Примчался намедни в Парижик сюды мени на смертушку новую-старую гебешлительную сватать. А я по Божьему веленью ужо работать принялся. Ну я его и остудил сажалом, на хуй. Как у барашка ребрышки его били свеженьки. А теперь вот ты, овца, причапала обстоятельства прояснять переменые. Все на чистоту тебе выложил - как церковнику на исповеди. Думай давай теперь своими гебешными мозгенками, Несарочка! Холодно?! Хребет поломаю, пиздец-холодец замастырю, чай холоднее немножко в "Юрюзане" в морозилке будя!! (Бьет "кондо" по кровати.)