Непостижимая Шанель
Шрифт:
Лжететки, главные персонажи ее мифологии, олицетворяли собой сплоченные и люто ненавидимые Шанель силы, которые сделали ее ребенком из Обазина, а позже сделают из девушки и женщины существо маргинальное, не похожее на других. Этих выдуманных ею женщин в течение сорока лет Шанель смешивала с грязью, отдавала на поживу журналистской иронии, подпитываемой целым арсеналом беспрестанно обновлявшихся историй, постоянно и при каждом удобном случае высмеивала. То была холодная месть Габриэль-ребенка.
V
Приютские дети
Что бы мы ни думали о судьбе дочерей
Альфонсу и Люсьену было соответственна десять и шесть лет, когда умерла их мать. Поскольку среди родных не оказалось никого, кто взял бы на себя заботу о них, мальчиков отдали на воспитание в крестьянскую семью.
Управление больницами находилось в руках полурелигиозных-полусветских властей, которые назначали приемную семью, решали, какую сумму выплачивать на содержание ребенка до тех пор, пока тот не достигал определенного возраста и не поступал в ученики. Так Альфонс и Люсьен стали «приютскими детьми». Надо полагать, подобная сделка не вызвала больших возражений со стороны племени бродячих торговцев.
Шанели и не думали восставать против практики, которая была знакома им с рождения и к которой жители Понтея — начиная с Жозефа Шанеля, трактирщика, и его жены Мари Тома — долгое время прибегали сами. Предок селил у себя по три найденыша сразу. И в одну, особо холодную зиму он потерял двоих за один месяц. Оба умерли…
Чем беднее была провинция, тем приютских детей было больше и тем смертность была выше. Так было в Понтее. Эти дети приносили столь же ощутимый доход, как и каштаны. Кроме того, это была бесплатная помощь, которой крестьяне — за редким исключением — злоупотребляли самым возмутительным образом.
Приютские дети спали в хлеву. Листья каштанов служили им постелью. Фермер разговаривал с ними грубее и наказывал сильнее. Внушения духовенства, как признает еще и сегодня кюре Понтея, ничего не меняли в этих варварских порядках. Сельские священники понапрасну отчитывали свою паству.
Случалось, что приемная семья теряла документы. Бумаги эти чаще всего ничего из себя не представляли, обычные договоры, касавшиеся помещения ребенка в семью, где указывались только имя и фамилия сироты, а для подкидышей — и того меньше. Просто номер. Номер рапорта, занесенного в какой-нибудь неведомый реестр, где констатировался факт, что ребенка подбросили. Иногда в приложении имелось письмо, где в нескладных выражениях говорилось, что за ребенком однажды придут. Тогда, чтобы подкидыша легче было узнать, к реестру подкалывались кусочки одежды. Нелепая предосторожность, ибо всякие следы со временем терялись.
Из года в год за ребенком закреплялось прозвище, производное от внешности или черты характера. Его имя, если оно у него и было, забывалось. И на всю жизнь, перед лицом непостижимой людской злобы, он оставался лишь плотью, без точного предназначения, без места в деревне. Он был «Жаном со двора», «Головастиком» или «Найденышем». Ноги и руки ему были даны, чтобы вкалывать, чтобы делать самую грязную работу. Если он умирал, его хоронили в углу кладбища. Кюре заносил его в список умерших. Но что сказать о покойнике, не имевшем никаких документов? Запись бывала коротка: «Кончина приютского ребенка. Похоронен». Таких немало в церковных книгах Понтея.
Приютского ребенка можно было отколотить, но кюре следил за тем, чтобы он получал образование. Однако почти всем крестьянам удавалось обходить
С первыми погожими днями его вместе с пастухами отправляли на горные пастбища. Он спал под открытым небом, без конца прислушиваясь к звукам стада. Приемная семья получала работника, не заботясь ни о его пропитании, ни о крове. Кюре жаловался администрации. Он сообщал об отсутствии ребенка на уроках катехизиса. Подобные жалобы были часты, но и они не могли всколыхнуть бюрократическое болото. Да и что можно было сделать? Не посылать же чиновников с крахмальными воротничками из бюро помощи нуждающимся на охоту за маленькими пастухами на высоту девятьсот метров?
Ребенок оставался в горах.
Он весело делил лишения с пастухами, и в деревне его снова видели лишь после того, как заканчивался сезон перегона скота. Колокол издали извещал о его прибытии. Ребенок возвращался почерневший, исхудавший, окруженный большим облаком пыли. Но крестьян прежде всего интересовало состояние животных, и рассматривали они только их. Затем пастух вместе со стадом отправлялся в хлев.
Братья Габриэль Шанель до тринадцати лет не знали другой жизни, и все, что с ними случилось потом, не смогло полностью изгладить это прошлое. Долгое время язык крестьян оставался единственным, который они понимали сразу же.
Деду ли с бабкой или вмешательству тетки Костье были они обязаны тем, что, достигнув того возраста, когда отдавали в ученики, оказались в семье бродячих торговцев, избравших своим пристанищем Мулен?
С этого времени Альфонс и Люсьен ведут жизнь, мало отличавшуюся от той поры, когда они жили с матерью.
Несмотря на развал семьи, на горести, на дремучее невежество, несмотря на отступничество отца, на честолюбие и нетерпеливое желание побыстрее добиться своего, унаследованное от Альбера, им предстояло, как и всем Шанелям, познать тяжелую жизнь бродячих торговцев.
Альфонс торговал галантереей, криком возвещал о появлении муленских зеленщиц, таскал корзины на рынке — чем только ему не приходилось заниматься.
От его детей мы знаем, что он охотно заявлял: «В тринадцать лет я попал на улицу… и все время колесил по дорогам».
Бродяжничество было его судьбой.
То же самое было и у Люсьена.
VI
Каникулы в Варенне
1900 год. Габриэль скоро уже восемнадцать. Это тот возраст, когда монахини оставляли у себя только девушек, собиравшихся стать послушницами. Те же, кто не был расположен принимать постриг, покидали Обазин. Между тем это не значило, что их оставляли на произвол судьбы.
В наши дни трудно представить, какой мощной и влиятельной силой являлись монастыри. Монахини не ограничивались тем, что помещали сирот на обучение тому или иному ремеслу, продолжая предоставлять им кров и пропитание.
Они заставляли покидать родную провинцию тех девушек, которые могли отличиться в другом месте, переводили их из монастыря в монастырь и, хотя не могли обеспечить своим питомицам определенное социальное положение, по крайней мере находили им работу, благодетельниц, а порой и мужей.