Непостижимое (Онтологическое введение в философию религии)

Семён Франк Людвигович

"Мы" выступает здесь по образцу некого "оно" - по аналогии с безличным "оно", которое образует основу и первоисточник предметного бытия. И это есть больше, чем простая аналогия. Если "мы" выступает здесь в такой форме, то лишь потому, что оно происходит из уяснившегося нам выше (в гл. V) "оно" непосредственного самобытия и в своем обнаружении в бытии "мы" как бы сгущается до предметности. Социальный и исторический элемент есть космическое начало в составе человеческой жизни; оно обладает поэтому для человека всей жуткостью и иррациональностью и присущей космическому бытию; ему присуще все равнодушие и бессердечие природы. В его лице обнаруживается, что мы не только находимся, существуем в "мире", но и сами принадлежим к "миру", именно на тот лад, что "мир" живет внутри нас самих и, прорастая из нас во-вне, со всей мощью космического начала действует на нас, именно на наше самобытие, поскольку последнее есть наша "личная жизнь", и властвует над ним.

Но было бы совершенно односторонне рассматривать "мы" в его сгущении в "оно" только как "темную" силу чистой иррациональности. Подобно предметности во внешнем мире, в природе, опредмеченное "мы" есть единство рациональности и иррациональности и потому само не чисто иррационально, а трансрационально. Бытие "мы" не есть элементарно-космическое, стихийное единство жизни, а есть вместе с тем рациональное единство совместного порядка и совместной цели жизни. Огромному могуществу "мы" в его форме как "оно" мы в максимальной степени и как

бы безысходно подчинены именно там, где оно не просто властвует над нами как темная безличная сила, как слепая сила природы, в анархическом его проявлении - напр., в явлении "мятежа", подобном урагану, а где оно в лице закона и действий государственной власти правит нами как сознательный человеческий умысел. Норма закона или государственного предписания - в качестве общего в должном - есть то, что в социальной жизни соответствует закону природы - в конечном счете власти абстрактной определенности, которая одна лишь конституирует бытие в качестве предметного бытия.

Несмотря на всю жуткость этого опредмеченного "мы", оно имеет совершенно определенную целесообразную функцию: оно есть как бы необходимая кора или скорлупа (затвердевшая, как бы кристаллизовавшаяся именно в силу момента рациональной общности), которою окружает себя живая исконная глубина бытия "мы", чтобы охранить и укрепить свою внутреннюю действенность и значимость как живой основы всей нашей личной жизни. Между этим внутренним ядром "мы-бытия" в его необходимой для нашей жизни живой метафизической глубинности и этой его отчужденной, опредмеченной, внешней корой или скорлупой существует нераздельная связь, но и постоянное противоборство. Живая святыня народа или родины неосуществима без ее охраны холодной, безлично-суровой твердостью государства, живая святыня церкви - без церковной дисциплины, церковного права и церковной власти, и даже в союзе семьи или дружеского кружка нельзя обойтись без порядка, дисциплины общих норм. Святая и глубочайшая тайна "мы" есть - как и тайна "я-ты" - тайна любви. Но благодатное таинство любви охраняет себя в мире и осуществляет себя в нем через посредство холодного, разумного порядка, хотя внутреннее существо и внешний облик и находятся в состоянии имманентного противоборства. В этом смысле и бытие "мы" подчинено общему онтологическому принципу антиномистического монодуализма - совпадения противоположного. Дело онтологически обоснованной политической философии - найти наиболее подходящую при данных конкретных (культурно-исторических, социальных, психологических и т.п. ) условиях форму, которой могло бы быть в максимальной мере обеспечено здоровое - но всегда, впрочем, неустойчивое равновесие между этими двумя элементами или сторонами бытия "мы". Здесь может быть намечен в этом отношении лишь общий принцип: это равновесие лежит во всяком случае по ту сторону как чистого социального рационализма безграничной рационализации и, тем самым, опредмечения, как бы овеществления социальной жизни, - так и универсального, анархического по своей природе романтического иррационализма. Ибо существо бытия "мы", как и всякой вообще реальности, есть именно непостижимое в качестве трансрационального; оно поэтому выходит за пределы всякой чистой рациональности и иррациональности и обладает всей антиномистической полнотой и конкретностью того, что мы разумеем под "трансрациональным"xcvi.

При анализе бытия "мы" мы уже натолкнулись на то обстоятельство, что в его лице как бы уже преодолена сама противоположность между "внешним" и "внутренним". Трансцендирование "во-вне", в направлении "ты", оказалось в нем вместе с тем трансцендированием "во-внутрь", в исконную глубину и почву самого непосредственного самобытия. Поэтому истинное трансцендентально-метафизическое существо отношения "я-ты" может быть, собственно говоря, постигнуто лишь в связи с уяснением другой формы трансцендирования - трансцендирования вовнутрь. К нему мы теперь и должны обратиться.

Глава VII. ТРАНСЦЕНДИРОВАНИЕ ВО-ВНУТРЬ: ДУХОВНОЕ БЫТИЕ

1. Трансцендирование во-внутрь

Мы видели, что непосредственное самобытие в своей субъективности, в своей потребности в пополнении и упрочении трансцендирует во-вне, именно в направлении "ты", и впервые находит свое завершение в этом трансцендировании. Однако опыт учит, что трансцендирование непосредственного самобытия - вытекающее из самого его существа стремление найти себе основу, прочный фундамент в чем-то "ином" - этим не исчерпывается. Для непосредственного самобытия не менее существенно и необходимо, чем трансцендирование во-вне - в отношение "я-ты" и в бытие "мы", трансцендирование в направлении "во-внутрь" или вглубь, в силу которого оно достигает области "духа" или "духовного бытия" и пускает в нем корни.

Прежде чем заняться уяснением возможности этого последнего трансцендирования и подлинного существа того, что им достигается, поставим сначала вопрос: почему непосредственное самобытие или, пользуясь обычным словом, "душа", собственно, не может удовлетвориться трансцендированием к "ты", осуществлением себя в общении? Мы видели ведь, что по крайней мере в положительном, основанном на "симпатии" отношении "я-ты" и в особенности в потенцированном трансцендировании в подлинной "любви" "я" имеет успокоительный и отрадный опыт нахождения своей родины, самой стихии своего бытия в "другом", т.е. находит вне себя почву для себя. Почему же это ему недостаточно для осуществления его стремления к преодолению его субъективности?

Первый и ближайший ответ на это заключается в том, что, как мы видели, не существует конкретного отношения "я-ты", которое наряду с моментом "родного", нахождения себя в "другом", не содержало бы в себе и противоположного момента "чуждого", "жуткого", инородного и враждебного в "ты". Капля горького разочарования содержится в самом интимном и осчастливливающем отношении "я-ты"; даже самое глубокое "двоечество", если в нем и преодолевается тягостное одиночество непосредственного самобытия - как оно, собственно, в известной мере преодолевается во всяком, даже самом беглом и поверхностном общении, - оставляет все-таки непреодоленным некоторый осадок несказанного, невыразимого, лишь себе самому молчаливо открывающегося одиночества. Одиночество моего непосредственного самобытия, поскольку оно есть не что иное, как выражение его неповторимого своеобразия, его абсолютной единственности, принадлежит ведь, как мы уже видели, к самому его существу. В этом смысле и самая интимная любовь даже не имеет права пытаться проникнуть в это одиночество, вторгнуться в него и его преодолеть через его уничтожение, ибо это значило бы разрушить самое внутреннее бытие любимого; она должна, напротив, быть - как где-то тонко замечает Р.М.Рильке - нежным бережением одиночества любимого человека. И все же это, так ревниво замыкающееся и извне не преодолимое одиночество должно быть как-то преодолено, чтобы непосредственное самобытие не растратило и не исчерпало себя в пустой, призрачной субъективности.

Но если вдуматься глубже, легко увидеть, что неудовлетворительность чистого трансцендирования вовне имеет еще другое, более глубокое и общее основание. Никакая субъективность вообще - а значит, и никакая субъективность "другого", "ты", которая как бы извне выступает мне навстречу в облике объективной реальности, - не может как таковая избавить, спасти меня от моей собственной субъективности. Поэтому, поскольку речь идет об отношении "я-ты" в его чистом существе, отличном от всех иных родов бытия, т.е. о встрече, сопринадлежности, связи меня с другой субъективностью, оно, правда, расширяет круг субъективности, но не выводит меня за ее пределы.

Бытие вместе с "ты" как с другой субъективностью - даже если отвлечься от неизбежных трений, сопровождающих такую связь или совместность двоих, - выводит меня в известном смысле за пределы моего субъективного бытия, дарует мне опыт, что форма бытия "я есмь" не замкнута, а имеет по существу необходимый коррелят в "ты еси" - в субъективности, данной и не как бы в облике объективной внешней реальности, - но не осуществляет необходимой мне укорененности моей субъективности в некой объективности - в реальности, которая в силу своей актуальности имеет собственную имманентную значимость и может быть для меня незыблемо-прочной почвой. Так, событие с "другими" в форме, напр., "приятельского" или "товарищеского" общения есть по существу безнадежная попытка избегнуть неудовлетворительности, лежащей в основе моей ограниченности, просто через забвение ее, через временную потерю самого себя в лишь мнимом дополнении и укреплении себя динамически-жизненными излучениями чужих субъективностей. Правда, в противоположность этому то эминентное отношение "я-ты", которое мы имеем в лице любви, - подлинное трансцендирование к реальности "другого" - означает, как мы видели, чудо подлинного выхождения за пределы моей субъективности. Но к ее существу принадлежит именно то, что в нем "ты" воспринимается уже не как чистая, лишь "другая", однородная мне субъективность, а как подлинная реальность, имеющая имманентную собственную ценность и значимость, т.е. что "ты" открывается и переживается уже как нечто транссубъективное. Но в таком случае это значит, что здесь уже совершается - в направлении "ты" и при посредстве трансцендирования к "ты" - другое трансцендирование - трансцендирование совершенно иного рода, именно выхождение за пределы субъективности вообще. Такое трансцендирование по существу уже совпадает с тем, которое и составляет предмет нашего теперешнего размышления - с трансцендированием во-внутрь; только искомое "внутреннее" отыскивается при этом во-вне - именно во внутренней глубине "другого" как любимого. Правда, при этом легко впасть в заблуждение - именно смешать чистую субъективность - т.е. по существу несовершенное, произвольное, чисто потенциальное, само нуждающееся в завершении и пополнении, - в составе "ты" с искомым подлинно значимым внутренним бытием как незыблемой почвой, объективности; это заблуждение и образует существо "увлечения человеком", романтической "влюбленности" и может быть уподоблено короткому замыканию тока на его пути "во-внутрь", в почву. Этим заблуждением, однако, не затрагивается истинное существо любви, состоящее в живом достижении, усмотрении и признании полноценной реальности в глубине "другого"; и в любви именно и совершается, как уже сказано, нахождение искомой внутренней объективности - трансцендирование во-внутрь в составе "ты" и через посредство "ты". Это, быть может, есть вообще легчайший и самый естественный путь, на котором нам удается это трансцендирование во-внутрь или на котором оно по крайней мере легче всего осознается. Дело в том, что так как искомое здесь внутреннее бытие не есть что-либо, принадлежащее к моей субъективности, к моему отрешенному самобытию, а есть по существу нечто объективное, значимое само по себе, т.е. общее всем и значимое для всех, то нет ничего удивительного в том, что оно может быть найдено в трансцендировании к "ты", т.е. на пути во-вне - более того, что именно на этом пути оно легче всего доступно. Ведь не надо забывать, что символы "внутри" и "во-вне" не должны здесь браться в их буквальном, т.е. пространственном смысле, в котором они означают два противоположных направления. Или если остаться при пространственных аналогиях, то мы можем сказать, что легчайший и вернейший путь "вглубь" может быть по меньшей мере столь же естественно найден через другое, внешнее мне непосредственное самобытие, чем через прямое углубление в самого себя, подобно тому, как может оказаться легче отыскать подпочвенную воду, роя землю на участке соседа, чем на моем собственном участке. И эта аналогия в нашем случае еще недостаточна, потому что сам переход - в лице любви - во внутреннее "достояние" соседа есть уже "трансцендирование", уже выход за пределы моей субъективности - т.е. как бы уже начало перехода с "поверхности" моего бытия в какую-то глубину. Вот почему самый естественный путь к трансцендированию во-внутрь или вглубь есть путь подлинного трансцендирования во-вне в лице любви: "прямая линия" есть, правда, "кратчайшее расстояние" между двумя точками, но далеко не всегда, как известно, скорейший и легчайший путь до определенной точки. Таким образом, путь "во вне" может здесь быть и путем "во-внутрь" или "в глубину" и в известной мере даже всегда уже есть таковой: ибо единственно истинное, адекватное, актуальное отношение к "ты" состоит именно в том, что мы улавливаем в его составе транссубъективную глубину реальности. И столь же очевидно - мы уже видели это, - что опыт бытия "мы" - именно в метафизическом аспекте этого бытия - есть уже некоторого рода выхождение за пределы чистой субъективности, проникновение в более глубокий слой или род бытия.

Это, однако, не мешает нам мысленно различать эти два пути или эти две формы трансцендирования. И теперь мы стоим перед вопросом: как вообще возможно трансцендирование "во-внутрь" и что, собственно, означает искомое здесь "внутри" или искомая "глубь"?

Вопрос о возможности такого трасцендирования, собственно говоря, сам по себе излишен, иначе говоря - ложно поставлен; ибо здесь мы стоим перед неким первичным самоочевидным соотношением, которое не нуждается в каком-либо "объяснении", а требует только чистого его описания. Но этот вопрос приобретает смысл ввиду распространенного обычного воззрения, искажающего истинное соотношение, - именно ввиду представления о внутренней замкнутости "души". Натуралистическое воззрение, к которому, как мы уже говорили, склонна всякая предметно-познавательная установка, представляет себе душу как-то находящейся внутри тела, т.е. замкнутой последним; поскольку "душа" имеет отношение к чему-либо иному, чем она сама, она нуждается для этого в особых "отверстиях", которые, однако, фактически даны ей лишь в виде "органов чувств", т.е. лишь в направлении во-вне. Всякая душа как бы обречена находиться взаперти в чем-то подобном "камере одиночного заключения", и эта камера имеет "окна", выходящие наружу, во-вне; внутри же, в нашем внутреннем бытии, все мы - как бы тюремные заключенные, которым не остается ничего иного, как жить и мечтать в своей отрешенной, одинокой, замкнутой в себе душевной жизниxcvii.

Вряд ли нужно указывать на то, что как познание - познавательная интенция, которая по существу есть трансцендирование через мышление, - так и трансцендирование в отношении "я-ты" уже сами опровергают это воззрение; ибо обе эти формы трансцендирования имеют нечувственный характер. Да и, вообще говоря, ориентирование по приведенной схеме может привести лишь к абсолютному скептицизму и субъективизму. Мы имеем здесь дело с предвзятым мнением, которое вообще, как мы это видели в своем месте, неадекватно общему существу непосредственного самобытия. Непосредственное самобытие - то, что называется "внутренним бытием", - рассматриваемое чисто описательно-феноменологически - уже само по себе есть нечто потенциально безграничное, некая потенциально бесконечная вселенная. "Пределов души ты не найдешь нигде, обходив и все ее пути, так глубока ее основа", - справедливо говорит древний мудрец Гераклитxcviii. Эта потенциальная бесконечность непосредственного самобытия как такового уже сама по себе противоречит грубому образу "души", запертой в узкой келье или камере одиночного заключения. Но это, конечно, еще не препятствовало бы тому, что непосредственное самобытие могло бы быть "замкнутым" в том смысле, что оно не имело бы возможности выйти за пределы своего собственного качественного существа или присущего ему рода бытия.