Непойманный дождь
Шрифт:
Вениамина он, неизвестно почему, обманул: Ефимом Долининым он как раз заниматься собирался.
Бородин ждал Андрея, с меланхоличным видом потягивая кофе из огромной пузатой кружки.
— Привет, — он так же меланхолично протянул Никитину руку, — давно не виделись. Но угостить мне тебя нечем: для пива не та обстановка, а от моего ментовского кофе ты всегда отказываешься.
— Да и черт с ними, с угощениями и церемониями. Я к тебе за помощью.
— Уж понятно. — Бородин ухмыльнулся. — Хоть бы раз пришел с помощью. Как Настя, как Сашутка?
— Все нормально.
— А чего хотел-то? Если насчет мальчика, —
— Да, у меня то же самое.
— Вряд ли жив. Времени прошло порядочно. Родителям никаких требований никто не выдвигал. Даже странно. Вообще вся эта ситуация какая-то необъяснимая. Так не бывает. Ладно, когда ребенок пропадает, гуляя во дворе, возвращаясь из школы. Можно думать… разное. А тут из концертного зала, где столько народу, практически на глазах у матери. Да еще эти дети из садика. Непостижимо! Его отец нас совершенно замучил, по сто раз на день названивает, через день притаскивается лично.
— У меня та же хреновина, только с матерью. Но вообще-то я не по поводу Антона к тебе пришел.
— А что, еще один заказ? — Илья хитро улыбнулся.
— Ну… почти. Интересуют меня Валуев и Голованова, обстоятельства их гибели.
— Кто такие?
— Валуев Анатолий Исаевич, директор филармонии, погиб 12 мая…
— Ага, ага, припоминаю! Звонил по мобильнику у открытого окна, молния ударила в телефон…
— Ах, вот, значит, как это было!
— И что? Там никакого криминала! Несчастный случай, стихия, так сказать. — Бородин развел руками. — Все очевидно. Собственно, там и дела-то не заводили. Наши, конечно, подъехали, составили протокол, но… что уж тут поделаешь — гроза!
— На протокол бы все-таки хотелось взглянуть.
— Как пожелаете. — Илья сел за компьютер.
— И еще Голованова, — напомнил Андрей. — Светлана Васильевна, погибла 21 мая.
Некоторое время Бородин молча работал. Потом как-то многозначительно крякнул, откинулся в кресле.
— С Головановой твоей дело темное. Вспомнил я и ее, голубушку. Ее дело ведет Алексеев. Висяк, классический висяк. Хорошо хоть, родственников у нее нет, некому наседать. Ты прикинь, заказное убийство, да мало того, по почерку, убита она Гудини. Профи высокого класса, абсолютно неуловимая личность, услуги его стоят ну очень дорого. А тут какая-то Голованова! Учителка, бедна как церковная мышь, одинока, совершенно безвредна…
— …почетный донор России.
— А! Ты в курсе?
— Да так, из общедоступных источников.
— В общем, мотивов никаких. А уж зачем ее заказывать такому высококлассному, такому дорогому профи, просто уму непостижимо.
— Слушай, а как ее на этот двадцать третий километр занесло?
— Вот тоже загадка. В этом чертовом деле одни сплошные загадки. Ладно, бери протоколы. — Бородин протянул Никитину распечатанные листы. — Пиво с тебя, в больших литровых количествах.
— Да заходи хоть сегодня.
— Зайду. — Бородин рассмеялся. — Не надейся, не забуду. Скажи, зачем тебе понадобилась эта парочка? — Он кивнул на листы. — Не представляю, какая между ними может быть связь.
— Есть одна мыслишка. Если что-то у меня прояснится, я тебе первому сообщу, не беспокойся.
— Вот-вот, сообщи, особенно буду тебе признателен, если с этой загадочной Головановой поможешь. А то… — И Бородин опять развел руками.
Андрей попрощался с Ильей и вышел из кабинета. В машине он развернул протоколы и внимательно прочитал. С Валуевым действительно выходило все предельно ясно. Если не учитывать… То, что рассказал ему Вениамин, выглядело, конечно, совершенно фантастически:
Или все было совсем не так? Ефим не причастен к этим смертям — не убивал, даже свидетелем не был. А попросту прочитал о них в газете, как любой мог прочитать? И что-то в нем сместилось, сдвинулось, чем-то эти смерти его поразили, он стал олицетворять их с собой, видеть, до галлюцинаций, ярко. Тогда хорошо, что Бородина он в это не посвятил.
Андрей отложил протокол с места гибели Валуева, переключился на следующую смерть.
Ну вот, никакая не галлюцинация. «Жертва одета в белое платье из хлопчатобумажной ткани с рисунком (темно-синие мелкие цветы), у ворота имеется украшение (брошь из красного стекла в оправе из потемневшего желтого металла), на ногах — босоножки белого цвета на низком каблуке. Волосы светлые, окрашенные, собранные сзади резинкой темно-синего цвета…» Описания платья и брошки в статье точно не было! Значит, видел он эту женщину. Значит… Да кто он, черт возьми, этот бывший компьютерный шаман, а ныне сумасшедший курьер Ефим Долинин?
Но заниматься Долининым сейчас действительно не было возможности. Андрей сложил протоколы и поехал в офис. Весь день он вместе со своей немногочисленной командой работал над поиском пропавшего мальчика. И только к вечеру смог сделать что-то для разрешения мучившей его загадки. Начать свое личное, почти тайное расследование он решил с тщательной проверки машины Ефима. Он не сомневался, что она так и стоит на шоссе, потому что в автосервис он не позвонил, а Долинину забрать ее оттуда было затруднительно.
Андрей позвонил Насте, предупредил, что задержится, перенес пивную встречу с Бородиным и выехал из города. Добрался он быстро, но, уже подъезжая, понял, что сам начинает сходить с ума: на том месте, где вчера Ефим оставил свой темно-синий «форд», стояла совсем другая машина — довольно побитый, грязный зеленый рафик.
Глава 6. Брат и сестра
Листья шуршат оглушительно, выдают каждый шаг, а я думал, что здесь, в деревьях, намного безопасней, чем на дорожке, освещенной фонарями. Ринулся напролом, сквозь заросли — в темноту, в спасительную темноту, и долго бежал, не замечая, что произвожу такой шум. Если он бросился за мной — а он наверняка бросился, — погоня скоро закончится. Прицелиться в темноте будет сложно, но все равно он по звуку определит мое точное местоположение. Стреляющий слепец, Вильгельм Телль с повязкой на глазах — он все равно попадет в яблочко. Бежать, петляя…
Пустой, бесконечный парк. Ни одной живой души, кроме меня, пока еще, и моего преследователя. Нет смысла кричать, звать на помощь — никто не услышит. Листья шуршат. Весь вечер шел дождь, а они все равно шуршат. Вытянет руку, левую — он, как оказалось, левша, — и выстрелит. Выстрел раскатится эхом, словно в лесу, тело мое, сделав изумленный поворот — умирающие всегда изумляются, даже когда их смерть предопределена, — упадет в шелестящую листву. Петлять, не сдаваться, бежать.
Просвет, деревья поредели, кончается парк. Там фонари, но нет громкоголосой листвы, и на улице выстрелить сложнее, могут оказаться свидетели. Зачем я бросился в парк? Отупел от испуга. Если бы сразу на улицу…