Неправильный рыцарь

Паветра Вита

— Тю-тю-тю-тьиуинь! Тю-тю-тю-тьиуиннь! — вновь запела-зарыдала вдали невидимая птаха. — Тю-тю-тю-тьиуиннь, тьиуинь, тьиуиннь!…иннь-иннь-инь!

«Роман о заклятых

любовниках»,

Глава триста

двадцатая

Глава двадцать третья

Говорят,

чистосердечное признание, не уменьшая вины, все-таки смягчает участь преступника. Что касается других, возможно, так оно и происходило. Но сиятельный господин барон Эгберт Филипп Бельвердейский, к себе этого не относил. За отвратительное вранье и гнусный обман любимой девушки прощения ему (разумеется!) не было — и быть не могло.

Он внезапно вспомнил о ждущей его (с обещанным подарком) госпоже графине и вздрогнул от омерзения. Но уже не к «Прекрасной», а к самому себе. Зачем он обещал? Зачем он дал Слово? Черт его побери, заче-ем?! Эгберт скривился, как от зубной боли и застонал. И покаянным голосом, предчувствуя жестокую расплату (как же иначе? разве подобное вероломство заслуживало чего-то иного?), обо всем, без утайки, рассказал Мелинде. Абсолютно обо всем. (В том числе и о мерзких и очень опасных колдунах госпожи графини.)

Но Мелинда, услыхав это, улыбнулась. У-лы-бнуу-лась! Подумать только!

Эгберт растерянно смолк. Он ожидал чего угодно: слез, оскорблений, рукоприкладства (в первый раз, что ли?), но только не этого. Нет, нет! Это невозможно! Так не бывает ни в жизни, ни в романах. Разве что в самых плохоньких (Эгберт и не подозревал, что об этих последних зачастую отзывались пренебрежительно именно потому, что они были слишком уж близки к реальной жизни).

— Значит, так. Та свадьба отменяется, — решительно сказала красавица. — Мы ведь не поганые язычники, чтобы сразу на двух жениться. Не выйдет!

— Но я… я, дурак, обещал. Дал слово, что женюсь на ней в присутствии стольких свидетелей! — застонал Эгберт, пряча лицо в ладонях.

— Ты ее лю-юубишь? Да-а?! — спросила Мелинда, медленно поднимаясь во весь рост.

— Да я ее терпеть не могу! — воскликнул рыцарь. — Меня от нее тошнит и разве что наизнанку не выворачивает. Да мне легче…легче…

Эгберт на минуту задумался, подбирая сравнение поточней.

— Легче съесть червяка или жабу, чем на ней жениться.

— Так откажись!

— Не могу! Я не могу нарушить данное слово. Слово Рыцаря.

— А на мне жениться, что, уже передумал? — нехорошим голосом спросила Мелинда.

Рыцарь встрепенулся.

— Си-ни-ич-чка-а! Это мое самое-пресамое заветное желание! Но ведь я — рыцарь, а, значит, — воплощение благородства. Так меня учили. Так (ох!) полагается. Сотни книг об этом написаны.

— И должен сдержать свое Слово? — еще тише, почти шепотом, произнесла девушка, придвигаясь к Эгберту вплотную.

— Да. Но я не хочу. Но должен, должен, черт побери!

— Это уже не благородство, это идиотство, — съязвила Мелинда.

— Так что же мне делать? Я, наверное, с ума сейчас

сойду! Пожалуйста, помоги! — вид у Эгберта был несчастный. Любовь и чувство долга раздирали его душу пополам.

Красавица шумно завздыхала, присела рядом с возлюбленным, звучно чмокнула в щеку (то был самый целомудренный поцелуй с начала их знакомства — другого Эгберт, по ее мнению, в эту минуту не заслуживал) и — глубоко задумалась. Полчаса (или чуть дольше) они провели в напряженном, гнетущем молчании. Наконец, хмурое лицо девушки будто осветилось изнутри.

— Знаю! Придумала! — закричала она и от радости так сжала Эгберта в объятьях, что едва не выдавила душу из его бренного тела. — Есть одно средство… простое совсем. Тоже, конечно, не для каждого сгодится, а вот нам — в самый раз! Заклинание на потерю памяти. Эта ж-жаба — твоя невеста (бывшая, я сказала!) — просто-напросто обо всем забудет!

— А остальные горожане?

— И они тоже!

— А у меня… у меня получится? — с замиранием сердца, прошептал рыцарь.

— Под-ду-умаешь! — фыркнула Мелинда. — Всего-то и делов: дунь, плюнь и загадай желанье.

— Так про-осто? — поразился Эгберт.

— Конечно! Только помни: плюнуть надо три раза. Перестараешься — беда будет. Запомни: три — не больше и не меньше. Во-о-он на тот камень. Видишь? — И она показала пальцем в сторону большого замшелого валуна, неведомо какой по счету век отлеживающего бока под сенью кряжистого дуба. Неподалеку от места, где они сидели.

— Ну же! Давай, действуй! — подбадривала Мелинда.

Рыцарь вспомнил, как в детстве любил плевать из окна спальни на совершающих ночной обход стражников. Это его немного воодушевило.

— Ну? Чего ждешь?! — не успокаивалась красавица.

К своему счастью, рыцарь не утратил былые навыки и попал прямиком (точне-охонько) в цель. Причем, все три раза, как и следовало.

— Ф-фу-у! тьфу-у! тьфу-у-у! ть-фу-у-у! Хочу, чтобы графиня Марта и все ее подданные навсегда забыли обо мне, навсегда забыли о нашей свадьбе, навсегда забыли о драконах. Навсегда! Ф-фф-фу-у-у! Тьффу-у-у-у! Тьффу-у-у! (Тут Эгберт, от волнения забыв о предупреждении Мелинды, немного перестарался. Ну, чтоб уж наверняка.)

Внезапно наступила странная тишина. Застыло все, что могло застыть: кровь, вода, воздух. Замерла все, что могло замереть: птицы, звери, насекомые. Затаилось все, что могло затаиться: мысли, чувства, желания. Все вокруг будто окаменело. Все, кроме девушки и рыцаря.

Валун закряхтел, заколыхался, заворочался, явно недовольный тем, что его потревожили. И бледный, серебристо-зеленый мох начал медленно сползать с его каменной поверхности. Сползать кусками, клоками, точно струпьями. Зрелище это было не особенно приятное, но (слава богу!) длилось оно недолго. Когда же последняя мшинка покинула (теперь уже) гладкие каменные бока, мир будто встрепенулся. Птицы по-прежнему пели. Листья шелестели, мелкое зверье сновало в траве. Жуки жужжали. Бабочки порхали.