Непревзойденные
Шрифт:
И куда бы я ни тыркалась, вот, в общем-то, я поняла, что… Я попыталась пойти в общественную организацию, в федерацию города Москвы. То есть у меня амбиции вполне нормальные – я не бралась за федерацию, там, РФ или Советского Союза. Я взялась… Мне тоже просто вот так взяли, щелкнули пальцем по носу. И когда вдруг пришло предложение поработать в международном Центре фигурного катания в Лейк-Эррохеде близ Лос-Анджелеса (ее позвал туда директор этого Центра Робин Казинс, тоже в прошлом олимпийский чемпион. – Ф. Р.), я согласилась…»
У тех, кто видел эту историю вблизи, есть свое мнение на этот счет. Например, первый супруг нашей героини Александр Зайцев сказал о ее отъезде в Америку следующее:
«Сейчас,
Итак, в Америку Роднина уехала в марте 1990 года, когда еще был жив Советский Союз (хотя и дышал уже на ладан). Первое время ее семья (сын, дочь и муж) снимали в Америке коттедж (они тогда еще не предполагали, что останутся там надолго). Затем купили собственный дом, а сама Ирина даже стала владелицей небольшого частного катка.
И снова послушаем рассказ И. Родниной: «Я, честно скажу, во-первых, с легкостью подписала этот контракт с полной уверенностью, что все равно меня не выпустят. И когда мне буквально через 3 месяца – если я подписала где-то в середине декабря, то 1 марта мне позвонили из Министерства иностранных дел и сказали: «Ваши документы готовы, виза готова»… Ну, уже контракт подписан – уже просто даже неприлично. Потому что я не привыкла людей подводить. И, конечно, было дико интересно. Контракт был на 2 года. То есть, мне казалось, 2 года – это не самое страшное время, и поучиться, и посмотреть. Вот так я оказалась в Америке, в Лейк-Эрроухеде. Это Калифорния, ее южная часть, в горах, там есть искусственное озеро, оно было сделано более 100 лет назад итальянской мафией, потому что они скрывались там от полиции. Мафия торговала спиртным и табаком, все это возилось из-за границы, то есть из Мексики. То есть место совершенно сумасшедшее. Я попала просто в какой-то рай. Рай вот чисто внешне.
Я занималась тренерской работой, но я попала еще в достаточно райские условия как тренер работать. Но, конечно, я была для них все-таки представителем Советского Союза, это март 1990 года. Естественно, я для всех была та, которая на 12 лет им перекрыла кислород. И, естественно, вот, все от меня ждали. У меня не было английского языка, у меня был немецкий язык, но, слава богу, вся терминология фигурного катания – она все-таки идет на английском языке, поэтому худо-бедно элементы я более-менее знала.
И, конечно, совершенно другая система и форма работы. Мне сложно пришлось первые 1,5 года – я даже специально вставала поближе, там работали великие тренеры: Кристоф Асе, Кэрол Френк. То есть это действительно был в первую очередь международный центр по тренерскому составу. Контингент у меня был обширный – как дети, так и молодежь со стариками.
Я как советский служащий, проработав примерно 1,5 года, – я же все, естественно, как нас учили, я все записывала, все фиксировала. И когда прошло первое, самое тяжелое лето, к концу его я все время кричала: «Мне ваш капитализм не нравится – мне в нашем социализме жилось намного вольготнее!» Ведь что такое летняя программа? В основном все американские такие центры, и частные, и государственные, – они очень много работают на летней программе. Почему мы этого не делаем, я не знаю. То есть мы начинаем работать с пяти утра. Но мне разрешили приходить на второй урок, то есть в 5.45, потому что я заканчивала позже, чем остальные тренеры, потому что парное катание позже. Я начинала в 5.45 и заканчивала в 9.30 вечера. Ну, рабский труд. Это таких 13 недель летом. Каждые 20 минут меняется ученик. Значит, мало того что, естественно, такое
У нас там были часы, когда катались только начинающие. Причем начинающим может быть действительно и 5 лет, и начинающим может быть 35 лет. То есть он работает по этой программе, по выполнению тестов. Не так, как мы все: вот, набрали, детско-юношеская школа, в 4 года набрали, с 7 лет начинаем отсеивать, и вот каждый у нас тренер в голове имеет только одно – что он готов готовить олимпийских чемпионов. Но там же были подготовлены Мишель Кван, Тимоти Гейбл, Анжела Никодинов – будущие чемпионы. То есть я параллельно занималась большим спортом и параллельно удовлетворяла желания платящих…»
Между тем после двух лет пребывания в Америке развалился брак Родниной (в Россию эта новость пришла только в декабре 1994 года благодаря вездесущим СМИ). Леонид, муж фигуристки, ушел от нее… к ее подруге. Роднина тяжело переживала это предательство и в один из моментов даже мелькнула мысль о самоубийстве – хотела сброситься в автомобиле в пропасть. Вот как она сама об этом вспоминает:
«Если ты общаешься с кем-то и понимаешь, что тебя предали, это всегда больно. Тем более когда исходит от твоих родных или близких. Наверное, жизнь вообще так устроена, что должно быть много потерь и боли. Один очень хороший доктор, когда я бываю у него на приеме и жалуюсь: «Больно!» – спокойно отвечает: «Да, всю жизнь больно…»
У мужа появилась подруга, и когда всеми законными способами он пытался отобрать дочь, были минуты, когда хотелось сесть в машину и на полной скорости – с обрыва. Как ни странно, машина для меня очень многое значит – это мой мир, где и плакать могу, и ругаться, и с собой разговаривать, и на всех кричать. Если другим женщинам, как говорят, чтобы выплакаться, нужна подушка, то мне – руль. У меня было много разных авто: сколько я в них пережила, столько они со мной пережили – и бились, и ломались… Техника, очевидно, дает сбой, когда трещат по швам человеческие отношения, и если моя машина начинала барахлить, значит…
Там, где мы жили, была гора, и хотя сейчас я смеюсь, в тех местах у водителей екало сердце, потому что наверх вела абсолютно «Военно-грузинская дорога». Когда же в южной Калифорнии выпадал снег, это была настоящая катастрофа – я столько всего насмотрелась!.. В принципе-то, достаточно один раз чуть-чуть не повернуть руль…
Это малодушие, конечно, хотя всякое бывало… Знаете, в чем, наверное, моя сила? Я говорю вслух о трудностях, которые пережила, которые уже не причиняют боль, правда, то, что еще не зарубцевалось, никогда никому не открою. Думаю, моменты слабости есть у любого, и стесняться их не надо. Вот говорят, что мужчины не плачут… Еще как плачут, и я уважаю тех, кто может пролить не пьяные слезы.
А по поводу слухов о том, что я тогда начала медленно спиваться… Это глупости. По воскресеньям у нас обязательно были семейные обеды, и бокал вина даже в спорте мне не вредил. Нет, ну сами представьте: дети спят, я одна, у родителей, оставшихся здесь, в Москве, катастрофа. Чокалась со своим отражением в зеркале… Но это было не одиночество. С детьми, да если еще есть работа, женщина никогда не одинока. Это, скорее, была замкнутость, потому что, оказавшись во враждебном пространстве, уехать я не могла – отец Алены добился, чтобы суд запретил ей покидать США до 18 лет, а куда же я без нее? В какой-то период Америка казалась мне злобной кошкой, хотя, прожив там много лет, я многое в этой стране люблю. Знаете, кстати, за что я очень ей благодарна? За то, что снова там состоялась – как тренер, как человек. Приехав туда, не зная английского, я быстро во всем разобралась и отказалась от контракта, потому что поняла: мне это невыгодно. Я научилась зарабатывать, распоряжаться деньгами, быть независимой…»