Неприкаянная душа

Малмыгина Лариса Владимировна

Императорский дворец, огороженный чудесным садом, находился возле самого моря, на берегу которого происходило странное зрелище. Человек в просторных белых одеждах, воздев костлявые руки к небу, обходил жертвенный алтарь, возле которого стояла большая мраморная статуя бородатого бога соленых и пресных вод — Нептуна, и славил римских богов. Он орал так, что я, настороженно наблюдая за представлением, пальцами заткнула уши. Четыре помощника суетливо бегали вокруг связанных быков, баранов, козлов, кабанов, размахивая кадильницами, из которых валил густой дым. Но вот взметнулись огромные ножи, и бедные животные, обливаясь кровью, стали падать один за другим, окрашивая в

красный цвет светло-желтый песок будущего престижного пляжа. Багровая влага брызнула в лик кровожадного повелителя жидкостей, лицо которого внезапно стало свирепым и недовольным. Обрадованные рабы оттащили трупы животных в сторону, чтобы в последствии приготовить из них жаркое для ритуальных убийц.

— О, боги, боги, — вздохнула я, — разве может сравниться учение нежного Христа с вашими дикими нравами!

Огромный кабан медленно проплыл в триклиний на плечах негров, заставляя облизываться голодных гостей, вальяжно возлежащих на мягких пуховых подушках. Вооруженный до зубов дюжий повар жестом заправского палача разрезал пухлое брюхо дичи, из которого вывалилась изрядная гора всевозможных колбас и устриц. С крыши дворца на валяющихся в разнообразных позах гостей дождем посыпались лепестки роз, разбрасываемые веселящимися рабами. Они попадали и в нетерпеливо раскрытые рты патрициев, кротко ожидающих более сытного лакомства. Невидимые ушлые музыканты внезапно ударили по струнам арф, задули в кларнеты и флейты. Жеманные рабыни в оранжевых хитонах бесплотными тенями заскользили между лож и столов с чашами искристого вина. Откуда-то сверху на мою макушку шлепнулась плетеная корзиночка с флаконом экзотических духов. Я с обидой потерла ушибленное место и возмущенно задрала голову в поисках древнеримского хулигана, но улыбающийся чернокожий мужик в кокетливой набедренной повязке знаками показал оскорбленной гостье, что корзиночка предназначена ей в дар.

«Дареному коню в зубы не смотрят», — подумала я, понюхала высококлассные духи и принялась внимательно рассматривать окружающих.

После небольшой паузы на крепкие котелки пирующих полетели цветы и долгожданные сладости. Не обижаясь на недозволенные заигрывания рабов, дамы и господа бросились ловить халяву с жадностью малоимущих.

Калигула лениво возлежал на ложе из красного дерева и слоновой кости. Он смачно целовал плечо родной сестры и искоса поглядывал на меня. Чувствуя неловкость, я робко примостилась рядом с пожилым, толстым патрицием, заглатывающим мясо с аппетитом заключенного концлагеря. Мимо нас, виляя крутыми бедрами, проплыла красивая кучерявая рабыня. Подозвав ее сарделькообразным пальцем, обожравшийся кавалер бесцеремонно запустил обросшую рыжими волосами толстую лапу за ее крикливый хитон. Покраснев до кончиков волос, бедная девушка убежала.

— Гатерий, — внезапно представился мне несостоявшийся соблазнитель. — А как зовут мою очаровательную соседку?

— Алиса, — пробормотала я, с отвращением представляя, как жирные ручищи любителя мясных продуктов цинично залезают мне за пазуху.

— Очень приятно, — показывая лошадиные зубы, просиял шарообразный Гатерий. — Тебе налить вина?

Раздался визгливый звук незнакомого инструмента, и в порыве необузданной страсти подвыпившие олигархи с жадностью набросились друг на друга. Громкий женский стон бесстыдно ворвался в мои несчастные уши, заставив крепко закрыть глаза. Удовлетворенный Калигула, пресытившийся венценосной сестрой, резко встал на гигантские стопы и театрально раскинул руки.

— Ветер любви сорвал венок с моей головы! — фальцетом заорал он. — Кто даст мне другой?

Не заставляя себя долго

уговаривать, привилегированные слои общества повскакали со своих мест и стали сдирать с макушек растрепанные веники, чтобы, хихикая, пулять ими в будущего цезаря. Получивший то, что просил, царственный великий блудник низко поклонился, посылая щедрым дарителям слюнявые воздушные поцелуи. И тогда с крыши на голову любителю дармовых головных уборов опустился очаровательный юноша с длинными волосами. В отличие от наших хиппи, светлые кудри его блистали чистотой и восхитительно пахли благовониями:

— Боги посылают тебе венок! — с усердием надевая плетеные цветы на шишковатую башку наследника, радостно завопил пришелец.

Калигула, словно выиграв в лотерею иномарку, громко зарадовался и захлопал в ладоши, а потом крепко обнял прелестного гея и трясущимися руками полез под его одежду.

Вызов нравственности был принят на «ура». Подражая всесильному господину древние бисексуалы тотчас побросали пылких партнерш и набросились на лиц мужеского вида, терпеливо ожидающих своей очереди в распутных игрищах.

Внезапно материализовавшийся старый сладострастник Силен и хоровод его косматых сатиров в исступлении заскакали возле исполинского, выставленного напоказ каменного фаллоса, требуя начать сумасшедшую оргию, призывающую к совокуплению со своим полом.

Словно устыдившись того, что именитые гости остались простоволосыми, царственный учредитель праздника оглушительно свистнул. На звук, вырвавшийся из луженого горла наследника, вбежали оранжевые девицы со свежими изделиями из цветков, которые тут же возложили на макушки каждого гостя.

Чтобы подкрепить силы любовников, на блюдах из золота и оникса рабы внесли лангустов, павлиньи яйца, козлиное жаркое с трюфелями и куриный бульон. Столы ломились от яств: свиное вымя, поджаренное на масле, желтки вкрутую с горчицей и черным перцем, бычьи семенники в вине, мурены, морские угри в остром соусе, жареное мясо и разнообразная рыба. Вина белые, красные, желтые, зеленые, черные лились рекой в безразмерные желудки пирующих, стекая по подбородкам на светлые одежды и окрашивая их в яркие цвета. Через полчаса светские дамы и кавалеры стали походить на издающих хриплые, нечленораздельные звуки задиристых попугаев, время от времени пулей вылетающих в прекрасный сад, дабы оросить его рвотными массами и терпкой, концентрированной мочой.

Кривляясь в непристойном танце, на арену выбежали полуголые рабыни. Надменные патриции тотчас преобразились в шаловливых деток и стали целиться в танцовщиц неубранными вовремя объедками со столов.

— За славу и величие Рима! — между делом заорала сотня глоток, поднимая вино, чтобы чокнуться хрустальными бокалами, осколки которых бросились подбирать босые невольники, шныряющие между знатными выпивохами.

Ночь светлела. Кора платанов посерела на фоне утренней мглы. Вдали зашумели повозки, которые до восхода солнца должны были привезти на рынок мясо, хлеб и фрукты.

Зазвучали фанфары. Распахнулся занавес главного входа, и в триклиний въехала колесница, влекомая девицами, на которых были только кожаные пояса. На повозке стояла бочка, на краю которой сидел, омывая ноги в вине, бог Дионис. За бочкой, корча отвратительные рожи, лихо скакали косматые сатиры. Пирующие с трудом подняли отяжелевшие от вина головы, стараясь рассмотреть неутомимого Калигулу, мастерски изображающего больного, страдающего грибковым заболеванием ног, который объявил беспощадную войну ненавистным простейшим, сокрушая врагов в дезинфицирующей жидкости. Раздались хлипкие аплодисменты. Колесница остановилась.