Неприятная профессия Джонатана Хога
Шрифт:
— Вот и я хочу узнать — зачем. Именно поэтому мне и не хочется бросать это дело. Какого черта, я не привык, чтобы со мной играли такие шутки. Мне это не нравится.
— Что ты скажешь мистеру Хогу?
Рэндалл поворошил рукой волосы, такие, впрочем, взъерошенные, что это не имело особого значения.
— Не знаю. Может, ты с ним поговоришь? Наплети там чего-нибудь.
— Прекрасная мысль. Просто великолепная мысль. Я скажу, что ты сломал ногу, но к завтрашнему дню обязательно поправишься.
— Не надо так, Синти. Я же знаю, что ты справишься.
— Хорошо. Только ты
— Какую вещь?
— Во время этого расследования мы все и всегда делаем вместе.
— Так мы же всегда так.
— Я имею в виду — буквально вместе. Я не хочу терять тебя из виду ни на секунду.
— Послушай, Син, это может оказаться неудобным.
— Обещай.
— Хорошо, хорошо. Обещаю.
— Вот так-то лучше.
Теперь Синтия немного успокоилась и выглядела почти умиротворенной.
— Не вернуться ли нам в контору?
— Ну ее к черту. Пошли лучше в кино, на тройной сеанс.
Фильмы не доставили Рэндаллу удовольствия, а ведь программа состояла из сплошных вестернов, предмета нежной его любви. Но сейчас отважный герой казался таким же бандитом, как и главный злодей, а таинственные всадники в масках не вызывали приступа энтузиазма, а просто пугали. Из головы не шел тринадцатый этаж здания «Акме», длинная стеклянная перегородка и согнувшиеся над своим трудом мастера, маленький иссохший управляющий «Детеридж и компании». Кой бес — неужели можно загипнотизировать человека так, что он во все поверит и будет вспоминать такие подробности?
Синтия почти не смотрела на экран. Все ее внимание занимали окружавшие их люди. Она поймала себя на том, что осторожно изучает их лица каждый раз, когда в зале зажигается свет. Если даже развлекаясь, эти люди выглядят подобным образом, на что же они похожи в несчастье? В лучшем случае на лицах читалась героическая решимость ни на что не жаловаться, исключений почти не было. Неудовлетворенность, зловещие следы перенесенной физической боли, одиночество, разочарование, тупая озлобленность — всего этого было в достатке, и очень, очень редко мелькали веселые лица. Даже Тедди, одним из главных достоинств которого была неискоренимая жизнерадостность, выглядел крайне кисло и, надо признать, не без причин. Интересно, а какие причины сделали несчастными всех остальных?
Синтия вспомнила картину — она где-то ее видела — называвшуюся «Подземка». Художник изобразил дверь вагона подземки и толпу, вываливающуюся на перрон. Одновременно другая толпа пыталась прорваться внутрь вагона. Было видно, что все они — и входящие и выходящие — очень спешат, но удовольствия от этого не получают. Красота отсутствовала в картине напрочь, было ясно, что единственная цель, двигавшая кистью художника, — едкая критика современного образа жизни. Синтия почувствовала большое облегчение, когда фильмы окончились и они с Рэндаллом сменили тесноту зала на относительную свободу улицы. Рэндалл остановил такси и дал шоферу свой адрес.
— Тедди...
— Да?
— Ты не обратил внимания, какие лица были у людей, сидевших в кино?
— Да нет, я как-то не смотрел. А что?
— Ни про одного из этих людей не скажешь, что жизнь доставляет ему удовольствие.
— А может,
— Но почему не доставляет? Слушай, ведь мы-то живем весело, правда?
— Это уж точно.
— Мы всегда жили весело. Даже когда у нас не было ни гроша, и мы только пытались организовать свое дело — даже и тогда нам было весело. Мы ложились в постель улыбаясь и вставали счастливыми. У нас с тобой и до сих пор так. В чем тут дело?
Рэндалл улыбнулся, в первый раз после неудачных розысков тринадцатого этажа, и ущипнул жену.
— А дело в том, лапа, что мне весело с тобой.
— Благодарствую. И вам того же самого по тому же месту. Знаешь, когда я была маленькой, у меня появилась странная мысль.
— Чего ты замолчала? Колись.
— У меня самой было счастья — целый вагон. Но вот я стала подрастать и замечать, что у мамы его нет. И у папы тоже. Мои учителя, да и почти все окружающие взрослые — все они не были счастливыми. Вот мне и влезло в голову, что я тоже вырасту и узнаю что-то такое, после чего никогда больше не буду счастливой. Ты же знаешь, как принято говорить с детьми: «Ты еще маленькая и ничего не понимаешь» или «Вот подрастешь, тогда и поймешь». Я задавалась вопросом, что же это за секрет такой они от меня скрывают; иногда я подслушивала за дверью и пыталась это выяснить.
— Прирожденный сыщик.
— Чушь. Но я отлично видела — в чем бы там ни состоял этот секрет, он не дает взрослым счастья, наоборот, он делает их печальными. Вот я и стала молиться, чтобы никогда не узнать этого секрета. — Синтия слегка пожала плечами. — Наверное, я так его и не узнала.
— И я тоже, — хмыкнул Рэндалл. — Я профессиональный Питер Пэн. И это ничуть не хуже, чем иметь здравый смысл.
— А ты не смейся, Тедди. — Маленькая, обтянутая перчаткой рука легла на запястье Рэндалла. — И вот что пугает меня в истории с Хогом: я боюсь, что, продолжая ею заниматься, мы и вправду узнаем то, что знают взрослые. И навсегда перестанем смеяться.
Рэндалл хотел рассмеяться, но затем повернулся к жене и пристально на нее посмотрел.
— Ты это что, серьезно? — Кончиками пальцев он слегка приподнял ее подбородок. — Тебе все-таки нужно хоть чуть повзрослеть. А обоим нам нужен обед — и хорошая выпивка.
После обеда, едва Синтия начала собираться с мыслями, решая, что же в самом деле сказать мистеру Хогу, как эти нелегкие раздумья прервал входной звонок. Подойдя к двери, она взяла трубку домофона.
— Да?
Буквально через долю секунды она повернулась к мужу и беззвучно, одними губами проговорила:
— Это мистер Хог.
Брови Рэндалла приподнялись. Предостерегающим жестом приложив палец к губам, он с преувеличенной осторожностью, на цыпочках двинулся к спальне.
Синтия понимающе кивнула.
— Секунду, пожалуйста. Вот так... так, вроде лучше. У нас тут что-то аппарат барахлит. Кто это, повторите, пожалуйста. А... мистер Хог.
Заходите, мистер Хог. Нажав на кнопку электрического замка, она открыла дверь подъезда. Было видно, что Хог чем-то очень возбужден. Прямо с порога он начал быстро, нервно сыпать словами: