Нераздельные
Шрифт:
Они покидают уютные жилые помещения Дювана и спускаются в чрево громадного самолета, в коридорах и переходах которого нет ни полированного дерева, ни кожи — лишь практичные алюминий и сталь.
— Заготовительный лагерь занимает две передних трети «Леди Лукреции». Уверен — на тебя произведет впечатление, как эффективно мы организовали пространство.
— Зачем? Зачем вы мне все это показываете?
Дюван приостанавливается около большой двери.
— Я твердо верю, что чем скорее ты преодолеешь первоначальный шок, тем скорее обретешь покой и примиришься.
— Никогда я ни с чем здесь не примирюсь!
Он кивает — возможно, принимая ее высказывание, но не соглашаясь с ним.
— Если есть на свете что-то, в чем я разбираюсь, то это человеческая природа. Мы принадлежим к высшему виду живых существ, не так ли? Потому что обладаем замечательной способностью к приспособлению, и не только физическому, но и эмоциональному. Психологическому. — Он кладет ладонь на ручку двери. — У тебя изумительные способности к выживанию, Риса. Не сомневаюсь — ты приспособишься, причем самым блистательным образом.
И он распахивает дверь.
Давно, еще когда Риса жила в детском доме, ее вместе с другими воспитанниками повели на экскурсию на фабрику, где производили шары для боулинга. Самое большое впечатление на Рису произвела почти полная непричастность людей к производству. Все делали машины: штамповали заготовки, полировали поверхность, сверлили в шарах дырки в точном соответствии с указаниями компьютера.
Как только Риса переступает порог «заготовительного лагеря», она сразу понимает: никакой это не лагерь. Это самая настоящая фабрика.
Здесь нет раскрашенных в веселые тона спальных корпусов, нет лучащихся энтузиазмом консультантов. Все это заменяет огромный цилиндрический барабан по меньшей мере двадцати футов в диаметре — вровень со стенками самолета. В барабане больше сотни ячеек, и в каждой лежит расплет. Словно мертвецы в катакомбах.
— Не позволяй внешнему виду обмануть тебя, — замечает Дюван. — Их постели — из самого высококачественного шелка, машина удовлетворяет все их нужды. Они отлично накормлены и содержатся в идеальной чистоте.
— Но они же без сознания!
— Только наполовину. Им вводят мягкое снотворное, держащее их в сумерках, на границе сна и бодрствования. Это очень приятное состояние.
У дальнего конца цилиндра со спящими расплетами находится большой черный ящик размером со старинную медицинскую барокамеру. Риса не хочет даже думать, для чего он предназначен.
— Где Коннор?
— Здесь. — Дюван неопределенно обводит рукой барабан с расплетами.
— Я хочу его видеть.
— Не стоит. Может быть, в другой раз.
— Вы имеете в виду, когда его уже расплетут?
— К твоему сведению, до его расплетения еще по меньшей мере несколько дней. Аукцион, на котором будут проданы органы Беглеца из Акрона — мероприятие масштабное, на его подготовку потребуется много времени.
Риса обводит взглядом спящих расплетов и снова чувствует дрожь в коленях, как будто еще не весь транк вышел из ее организма. А Дюван с беззаботной уверенностью шагает сквозь цилиндр.
— Бирманская Да-Зей обитает в самом мрачном углу
Барабан внезапно оживает и начинает вращаться вокруг них, ячейки с расплетами перемещаются. Механическая рука протягивается к одной из них и касается спящего там расплета с ласковой заботливостью матери.
— Надеюсь, экскурсия окончена? Даже если нет — мне плевать. С меня хватит!
Дюван провожает Рису обратно в гостиную. Она старается не смотреть на живой орган, но невольно замечает его отражение в зеркале. Войдя в спальню, они обнаруживают там какого-то человека, заправляющего постель. При их появлении слуга начинает работать быстрее.
— Я почти закончил, сэр.
Тщедушный служитель, на вид немногим старше Рисы, слегка напуган, как будто его застали за каким-то недостойным занятием. Он поворачивается к ней, и девушка ошеломленно вздрагивает. У парня отсутствует фрагмент лица; его замещает пластичный биобандаж цветом чуть бледнее настоящей кожи, покрывающий глазницу и большую часть правой щеки. Ни дать ни взять одноглазый Призрак оперы. Левая половина его физиономии, обезображенная шрамами, еще совсем свежими, выглядит ненамного лучше.
— Ваш холоп, должно быть? — говорит Риса.
Дюван непритворно оскорблен.
— Я не какой-нибудь феодал, чтобы обзаводиться холопами. Это Скиннер, мой слуга.
Риса горько усмехается, хотя ей вовсе не весело:
— Надо же, какую точную кличку вы ему подобрали! [24]
— Чистое совпадение. Это его настоящая фамилия.
Скиннер быстро уходит, раболепно пригнувшись, и закрывает за собой дверь. Только тут Риса вспоминает, что фамилия Грейс тоже Скиннер. Неужели это ее милый братец, о котором она им все уши прожужжала? Риса представляет себе сохранившуюся часть его лица, и чем дольше она всматривается, тем больше убеждается в несомненном сходстве с Грейс.
24
От слова skin — кожа, шкура. Так, среди прочего, называют людей и механизмы, сдирающие шкуры.
— Чего вы от меня хотите? — спрашивает Риса Дювана, хоть и страшится услышать ответ.
— Одной очень простой вещи. Простой для тебя, во всяком случае. Я хотел бы, чтобы ты играла для меня на Org~ao Org^anico. У меня не хватает таланта, а такой инструмент просто молит о прикосновении опытных рук.
Его предложение повисает в воздухе. Риса не отваживается даже вообразить себя за этой… вещью.
— Как бы хорошо я ни играла, в конце концов музыка вам надоест, и я тоже, — говорит Риса. — И что потом?