Нереал
Шрифт:
Со мной творилось что-то не то...
Киоск. Красивое слово. Хорошо, что я его знаю. И вообще полезная штука...
Я треснул рукой по стеклу. Билл Бродяга выучил меня бить так, чтобы не порезаться. Это было... это было в Миннеаполисе, Миннесота, Ю-Эс-Эй...
Мис-су-ри-и-и... Май Мис-су-ри-и-и-и!..
Бабка смотрела на меня с ужасом.
— Поет... — прошептала она и вдруг впала в ярость. — Он еще и поет! Витрину разгромил и поет! Обдолбался и поет!!!
Я спокойно взял то съедобное, что нашел: печенье с начинкой, четыре вида, банки с пивом, пять
Я понял, что просто-напросто хотел есть.
Эта еда называлась — завтрак.
Странно — когда я возился с этой, которая не Ксения, слов хватало, и всяких, и выражения в голосе хватало. А слово “завтрак” я вспоминал...
Еду я употребил в сквере на лавочке.
Утро длилось. Люди не появлялись.
А зачем мне, собственно, люди? Чего я от них хочу?
Толстого дядю Ротмана я застрелил.
Вот! Нужно найти Машку Колесникову.
Классная девка Машка! Ноги — во, бедра — во...
Руки сами попытались изобразить в воздухе крутые Машкины бедра. Машка...
Я вскочил. Я вспомнил!
Машку у меня отняли!
Она пришла на свидание, когда я промучался по меньшей мере час, если не полтора. Она села на подоконник, даже не посмотрев на цветы, которые я ей принес, и одернула юбку таким образом, чтобы обтянуть бедра и как можно эффектнее показать коленки. Я что-то такое заговорил несуразное, вот тогда у меня точно не было слов, а одна каша во рту, и она выслушала, она честно выслушала!
— Знаешь, — сказала она, — это все — глупости. Сколько тебе лет?
Я и сам знал, что мало. Она пользовалась тем, что мы ровесники, и изображала взрослую женщину. Она и была рядом со мной взрослой женщиной, мать, догадавшись, что я влюбился в Машку, ужаснулась и высказала все, что думает об этой прошмандовке и ее хахалях. Допустим, мать преувеличила... Но я и сам видел, Машка — не девочка, да и позволили бы мужики такой красавице до шестнадцати лет оставаться в девочках!
Мне было все равно, кто там за ней числился. Я хотел, чтобы она была со мной и только со мной...
Какими словами она сказала, что влюблена в другого?
Я не мог восстановить ее слова! Как-то у нее так округло вышло, что слова были простенькие, голос обычный, и все же у меня в башке словно гром грянул!
— У тебя с ним ничего не получится, — тогда я еще не знал, что за сволочь этот Валерка, но мне страшно не хотелось, чтобы у них получилось.
— Получится! — Машка была гордая и страшно самоуверенная.
— Не забудь на свадьбу пригласить! — выкрикнул я. Таким мерзким голосишком выкрикнул, что до сих пор стыдно. Но тогда я еще не был самим собой.
— Да уж не забуду! — пообещала Машка. Потом я действительно видел их вместе на дискотеке. Девчонки мне рассказали, что Машка все проделала сама. Он редко ходил на дискотеки, она просто попросила кого-то из ребят привести его, сама пригласила на белый танец, сама прижималась и зазвала в компанию, а там верная подружка Нинка помогла затащить его домой и подпоить.
И, конечно же, всю эту затею погубила Валеркина
— Сама такая же была, — заметила моя мать, когда рассказывала мне все эти подробности.
Если бы эта история приключилась с любой другой девчонкой во дворе, мать бы долго и яростно возмущалась: ребенка сделал, паршивец, а сам — в кусты, мол, я тут ни при чем! Тут же она всем своим весом взгромоздилась на ротмановскую точку зрения; мальчишку заманили, уложили и теперь пытаются его повенчать с пузом. Я понимал, что в кои-то веки мать права, и не находил ни слова, чтобы защитить Машку. Мне просто нечем было ее защитить — и я орал на мать! Я поминал ей все ее грехи, и даже то, что родила меня от бесполезного идиота. Пару раз я схлопотал от матери пощечину... Нет. Пощечины не было. Не могло быть. И матери не было... или была?..
Кончилось тем, что Ротманы просто-напросто съехали на другую квартиру, в другом конце города, тем более, что давно собирались, исчезли из нашего двора, и Валерка, окончив школу, уехал учиться... черт, куда же он уехал?..
Машка к тому времени сделала неудачный аборт, месяца два провалялась по больницам и вышла — краше в гроб кладут. Но оклемалась... а что с ней было потом?.. Мать что-то мне толковала, но я зажимал уши... Сволочь Ротман! Такая девка сама в руки далась!
Я внутренними глазами увидел Машку — стройную, темноглазую, с пышными светлыми волосами чуть ли не до пояса, с круглыми грудками, распирающими тесную маечку, в невозможно узкой и короткой юбке... и эти ноги... и эти пухлые нахальные губы... и этот голос, презрительный, ленивый, и все же манящий, обещающий что-то такое... Машка! Колесникова! Где ты, отзовись! Я же отомстил за тебя!
Он отнял у меня тебя, он отнял у тебя судьбу, а я отнял у него жизнь. Все справедливо. По-мужски.
И Билл Бродяга похвалил бы. Он понимает такие дела, Бродяга.
И песню бы про это спели замечательную, на берегу озера Мичиган, между Бирюковкой и Каплановкой, там, куда не доносит южным ветром смог от Чикаго и можно за гроши снять у хромого деда Федора целую избу и сарай с сеновалом впридачу...
Я замечтался.
Банки из-под пива стояли на лавочке в ряд. Я наподдал их — и они красиво улетели в бетонную урну. Все-таки печенье с начинкой — не еда для мужчины. И конфеты оказались какие-то гадкие. Я встал и неторопливо пошел в поисках... в поисках...
Мяса!
Баба, которая не Ксения, этой ночью была. Пиво было. Теперь — мясо!
По улице уже шли навстречу люди. Было странно, что женщины на меня не смотрели. Все они были какие-то озабоченные, унылые, толстые и кривоногие. Стрелять таких женщин надо. Непонятно, зачем они живут.
Но я не стал стрелять. Пусть уж! Пистолет мне пригодится для других дел. Он так удобно был прилажен за ремнем на спине, что я его и не чувствовал.
Я шел долго, но не встретил ни одной пары подходящих ног.