Нереал
Шрифт:
Я вошел, какое-то время изучал обстановку. Это был не просто игровой зал, а вместе с кафешкой, и крашеная блондинка за стойкой сразу меня усекла. Она посмотрела так, что я понял: пять минут трепа, и хотя бы чашка кофе в долг без отдачи мне обеспечена.
— Вот ты где, Люсенька! — сказал я, подходя. — Не узнала?
Блондинка посмотрела на меня с некоторой тревогой.
Я знаю эту тревогу в женских глазах. Словами я бы выразил ее так: ого, начинается что-то замечательное, только бы не проснуться...
— Это же я, Гена! Неужели забыла? Помнишь, поезд,
Оказывается, в зале была вооруженная охрана! Три здоровых парня немедленно возникли и загородили мне выход.
— Это кто, Люсь? — спросил тот, что стоял впереди. — Автомат, что ли, ломал?
— Какой автомат?! — Люся за стойкой наливалась яростью и уже скалилась, как настоящая бешеная сука. — Этот козел ко мне в поезде приставал! В одном купе ехали! Утром хватилась — ни его, ни кошелька!
— Ни фига себе! — это они, по-моему, изумились хором... Я изумился тоже. Какой, к черту, поезд? Какой кошелек?..
— Валерка, стань в дверях! — командовала Люся. — Понимаете, еду я прошлым летом поездом Харьков — Москва, и едет со мной в купе этот козел! И никого, кроме нас! Все же на юг рванули, а я, дура, с юга прусь! Ну, то да се, сами понимаете! Просыпаюсь — ни козла, ни кошелька!
Правильно она назвала себя дурой. На ее вопли сперва обернулись, а потом стали подползать мужики и ребята, игравшие на автоматах. Нашли себе развлечение!
Я подался к дверям, но Валерка, заметив, загородил их, и загородил основательно — в нем было кило двести, честное слово, и росту — под два метра,
У меня был один путь для отступления — открытая дверь за спиной у дуры. За дверью имелась кухня, а всякая кухня имеет еще и выход в какой-нибудь двор.
— Явился! Одного кошелька ему мало! — продолжала выступать дура. — И ведь отыскал! Ой, мама дорогая!!!
Я перепрыгнул через стойку, красиво перепрыгнул, пришел ногами в какую-то идиотскую миску, стоявшую на полу, и вместе с дурой Люсей грохнулся на пол. Она завизжала так, что меня этим визгом словно над полом приподняло. И я оказался на дуре, как если бы собирался ее изнасиловать.
Каким-то образом мы, лежа на полу и брыкаясь, въехали в кухню. Тут шуму прибавилось — заорала и повариха. И ледяной водопад рухнул мне на плечи! Я вскочил и резко развернулся, готовясь принять бой. Но боя не было — и охрана, и игроки, которых я успел заметить, ржали, как стоялые жеребцы. Они показывали на меня пальцами и так ржали, до таких натуральных слез, что вряд ли даже меня видели.
Ничего не понимая, я провел ладонью по мокрому лицу.
Тут смех раздался и снизу. Я посмотрел на дуру, которая тоже ни с того ни с сего расхохоталась, и не узнал ее.
Ее лицо, мокрое, как у меня, было в каких-то лохмотьях и зеленых крапинках. Но она, даже не пытаясь подняться, тыкала в меня пальцем. В меня! Это что же — и я сейчас такой?..
Я одним прыжком оказался у стойки, другим — по ту сторону, и выскочил в дверь,
Остановился у зеркальной витрины. Проклятые буржуи поналепили этих витрин во всех забегаловках. Из зеркала смотрело чудовище, облепленное мокрыми лохмотьями. Я вынул из волос длинного красно-коричневатого червяка и попробовал на вкус.
Тут только стало ясно — повариха, спасая дуру Люсю, облила нас холодным свекольником. Всю полутонную кастрюлю вывернула. И ведь надо отдать ей должное — спасла!
Я обобрал с себя всю эту дрянь. Хорошо, что рубашка черная, подумал при этом, когда мокрая — блестит, и только. Высохнет свекольник — и будет она, как новенькая. Штаны вроде не очень пострадали.
Я выглядел вполне пристойно. Нормальный крепкий мужчина, выгодно выделяющийся на фоне прочих...
Ксения!
До того, как она приедет домой, нужно изучить местность и составить план действий. Того усатого, который ее вез на машине, вырубить несложно. Усатые лысеющие типы, вроде покойника Ротмана, умеют только делать деньги, делать их для нас — для настоящих мужчин, чтобы мы пришли и эти деньги забрали.
Лихо я рассчитался с Ротманом за Машку Колесникову!
Я прошел несколько кварталов и узнал знакомые места. Более того — довольно быстро нашел и нужный дом. Во-он там она живет... Третий этаж, окна — во двор...
Окна...
Нет!
Ничего я той ночью в окнах не видел. Ни о чем не думал. Не было в моей жизни такой ночи.
— Привет! — сказал мне пожилой мужчина, хлопнув по плечу. Когда-то он был и крепким, и сильным, и кулак, должно быть, считался тяжелым. Из уважения к этим былым достоинствам, о которых можно было лишь догадываться, я и назвал его про себя “мужчиной”. Хотя это скорее был старик, осанистый тяжеловесный старик.
— Привет! — сказал и я. Но не допустил на лицо ни малейшего удивления. У мужчины лицо всегда должно быть непроницаемым.
— Ты чего натворил? — спросил он. — Менты всех опрашивают, куда ты подевался.
— Да ничего я не натворил.
Тут я вспомнил, что скверная тетка с розовыми волосами тоже что-то мне толковала про ментов.
Менты, менты... Что же это такое? Кто же это такие? Слово вроде бы ничего, занятное слово...
— Если ты там где-то чего-то, — загадочно сказал мужчина, — так лучше добеги до них сам. Меня один допрашивал, Горчаков фамилия, такой рыжеватый. Вроде не дурак. Сказал — если ты появишься, чтоб первым делом его отыскал. Погоди — бумажку с телефоном дам.
Бумажка оказалась клочком газеты.
Менты... Вспомнил!
— Пусть этот Горчаков идет за своими яйцами! — сказал я так, как говорил Бродяга, когда посылал полицейских подальше. А смятую бумажку бросил старику под ноги.
— Ты, Валентин, совсем сдурел? — строго спросил он. Вот теперь кое-что стало ясно. И та тетка, и он приняли меня за другого человека.
— Какой я тебе Валентин? Я — Брич! А что? Мне свое имя скрывать не от кого.
— Ого! — сказал он. И ничего больше. Я повернулся и ушел.