Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
Мы с Поппеей старались не упоминать в разговорах об игроке на барбитоне, но его отсутствие давило и, казалось, с каждым днем будет ощущаться только острее. Исчезло еще несколько слуг, и, полагаю, по той же причине.
Когда я пришел, Поппея сама налила мне бокал вина из винограда нового сорта и, отойдя на пару шагов, стала наблюдать за тем, как я его пробую.
Вино было кислым, но я все равно одобрительно поцокал.
– Как тебе? – спросила Поппея.
– Его стоит еще немного выдержать, – ответил
– Это вино с наших виноградников на склонах Везувия. Я знаю, оно еще молодое, но, думаю, у него есть потенциал.
– Моя жена – винодел, – улыбнулся я. – Согласен с тобой.
Но я понимал, что должно пройти много времени, прежде чем это ее вино станет приемлемым по вкусу. Раздумывая об этом, я вдруг кое о чем вспомнил.
– У Сенеки была репутация винодела, но теперь он аскет, так что, думаю, отказался от вина, как и от всяких других легкомысленных вольностей.
– Включая императора?
– Это не одно и то же. И он не отказывался от меня, он ушел на покой.
Поппея фыркнула:
– Так ты это называешь? Ты в курсе, что он ушел в отставку и больше не появляется при дворе. А теперь я слышу, что он заявил о том, будто вынужден принимать меры против отравителей. Но имени того, кто желает его отравить, не назвал.
– Где же ты такое услышала?
– Мы это уже обсуждали: у тебя свои информаторы, у меня – свои.
Я выпил еще немного кислого вина.
– Ну а я в это не верю. Если Сенека решил заморить себя голодом, то это не потому, что я желаю его отравить. Но я действительно подумываю его навестить. Сенека сделал огромное пожертвование на восстановление Рима, и я хочу лично его поблагодарить.
– Если поедешь, поосторожнее там с едой! Он говорит как человек, который и сам неплохо разбирается в ядах. – Поппея рассмеялась. – Давай больше не будем об этом сварливом старике. Стоицизм – горький напиток; кто его пьет, сам становится желчным.
В этом и только в этом были похожи моя жена и моя мать – они обе считали бесполезной философию и, соответственно, философов.
Поппея села на мягкий диван, поджала ноги и закинула одну руку на спинку.
– Сейчас снова читаю иудейские писания, – начала она.
О, только не об этом! Я сумел не поморщиться, и улыбка, словно приклеенная, осталась у меня на губах.
– На еврейском? – Я понадеялся, что мой ехидный вопрос закроет эту тему.
– Конечно нет, – ответила Поппея. – Они переведены на греческий. Удивлена, что ты их еще не читал. Ты ведь проглотил все греческие тексты.
– Не все.
– После… после того, что случилось, мне стало интересно, почему евреи отторгают христиан как чужаков, и я подумала, что смогу найти ответ в их писаниях. – Поппея выпрямилась. – И как думаешь, что я нашла? Поэму, которая самого Проперция [78]
78
Секст Проперций – древнеримский элегический поэт.
– В их священных книгах? Сомневаюсь.
– Таких, как ты, называют зубоскалами и циниками. Но я могу доказать свою правоту. – Она встала и, взяв со стола свиток, протянула его мне. – Вот, сам почитай.
Я развернул свиток и прочел:
– «Песнь песней». Интересное название.
Я погрузился в текст, и меня покорила поэтическая страсть, которая не имела ничего общего с религиозными трактатами:
Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина.
Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает.
Поппея поднесла запястье к моему носу, и я сразу ощутил теплый запах душистого нарда.
А я перешел к следующему стиху и прочел:
Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник. Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!
Поппея отобрала у меня свиток и прочитала:
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
Теперь уже я отобрал у нее свиток и положил его на стол:
– Нам не нужны еще слова, какими бы прекрасными или священными они ни были. Ты уже положила печать на мое сердце и сама это знаешь.
– А ты положил печать на мое, – отозвалась Поппея.
И мы перешли в свои сады удовольствий.
Специи, сладчайшие фрукты, чистейшая вода – все это было таким приземленным в сравнении с тем, что мы могли явить друг другу, но никогда не смогли бы описать словами.
Позже, той ночью, совершенно обессилевшие, но обессилевшие от наслаждения, мы лежали, касаясь друг друга плечами, и смотрели на движущиеся по потолку, похожие на морскую рябь тени.
– Скоро у тебя будет новый Рим, – сонно произнесла Поппея и положила голову мне на плечо. – И новый дворец.
– У нас, – поправил ее я. – И Рим и дворец наши с тобой.
– Это твой дар мне, – сказала она. – В твоей власти положить к моим ногам бесценные дары, но сейчас я могу поднести тебе свой дар – мы зачали ребенка. Я могла сказать об этом раньше, но не была уверена, а теперь знаю точно.
Конец ознакомительного фрагмента.