Нерон

Бласко Висенте Ибаньес

Внезапно ноги животного судорожно вытянулись и одеревенели.

Нерон в ужасе отскочил к стене, словно увидел призрак.

— Это был ее последний вздох, — успокоительно промолвила Локуста.

Оба долго рассматривали свинью.

— Гадина! — воскликнул император и плюнул на труп животного. Затем он толкнул его ногой в брюхо.

— Мерзкое чудовище! — крикнул он, — с тобой покончено! От тебя избавились! — и он захохотал в дикой радости. Он забрал яд в количестве, которое хватило бы на целое стадо свиней.

Во внутренних покоях дворца его ожидал Зодик.

— Итак,

в начале трапезы? — спросил он.

Нерон отрицательно покачал головой.

— Нет, к концу. Лучше после еды…

В эту минуту жеманной походкой вошел придворный цирюльник Фаламий. В волосах у него торчали его орудия — гребни и щетки; он был весь обвешан ножницами и бритвами. Вертляво поклонившись, он, приплясывая, подошел к Нерону. Он намылил ему лицо и, затаив дыхание, начал брить его, с особой осторожностью манипулируя вокруг рта и носа. Затем он стал завивать горячими щипцами его волнистые светлые волосы. Болтливый сицилианец сопровождал свою работу прибаутками и сплетнями, подхваченными на Форуме; он говорил об ораторах, борцах и женщинах.

Нерон осмотрел свое лицо в ручном зеркале и, обратив внимание на синяки под глазами — следы бессонных ночей, — решил принять ванну. Он хотел выглядеть свежим и молодым.

Когда Зодик вступил в парадный зал, он там уже застал многих приглашенных.

Гости с восхищением рассматривали вращающийся свод зала, приводимый в движение особым, установленным в подвале механизмом. Свод этот был из слоновой кости и изображал небо со всеми созвездиями. Посетители пытались определить названия звезд.

Воины, с Веспасианом, Руфием и Скрибонием Прокулом во главе, возлежали вокруг отдельного стола. Они прислушивались к словам Бурра, префекта преторианцев, который оживленно о чем-то рассказывал.

Зодик поздоровался с сенаторами и воинами — верными слугами императора и, пересекая огромный зал, направился в кухню, чтобы позаботиться о винах.

Агриппина, разукрашенная и сверкающая, выступала, подобно павлину, распускающему в лучах солнца веер своих перьев. Она была в лиловом облачении, богато украшенном серебром. «Преданнейшая мать», как называл ее сын, начала седеть. На висках у нее уже было несколько белых прядей, которые она искусно зачесывала и прятала под разными украшениями, чтобы быть более моложавой. Она также красила увядавшие губы. Лишь расплывавшееся тело и ожиревшая грудь выдавали ее годы. Она была окружена рослыми, мускулистыми, белокурыми юношами-германцами. Она только им и доверяла и из них набирала своих телохранителей. Рядом с германскими великанами — латинские легионеры казались слабосильными карликами.

Агриппина величественно выступала, как бы распространяя вокруг себя атмосферу торжественности.

Сенаторы и военные, которых она ненавидела, инстинктивно склонялись перед ней. Они сознавали, что мимо них проходит правительница, некогда торжественно вступившая в Капитолий.

За ней следовал Паллас.

Агриппина опустилась на почетное место. Паллас шепотом сообщил ей, что ожидается Британник. Она просветлела и обрадовалась при мысли, что не будет одинока

в кругу льстивых царедворцев Нерона. Британник был единственным, кого она могла бы противопоставить сыну, возраставшее честолюбие которого она тщетно пыталась умерить. Нерон, под влиянием Сенеки, стремился непрерывно вперед.

Вместе с Британником явилась Октавия в сопровождении нескольких телохранителей. Агриппина подозвала Британника.

Нерон непринужденно вошел и занял место около Октавии. Он был тщательно выбрит, и лицо его благоухало. Нарядная белая тога и завитые локоны выдавали его заботу о своей наружности. В руках он держал шлифованное стекло, через которое оглядел собравшихся.

Он искал Британника, но от волнения никак не мог его найти. Лишь после того, как он несколько раз обвел глазами стол, он заметил его возле Агриппины, прямо перед собой. Нерон не ожидал, что окажется так близко от него. Эта близость давала ему возможность следить за каждым его движением.

Лицо Британника было равнодушно, и среди пышно разодетых придворных он казался незначительным. У него были черные, коротко остриженные волосы; голова его была миниатюрна. Обменявшись со всеми гостями вежливым приветствием, Британник стал смотреть как бы мимо их, не принимая участия в окружающем оживлении; лишь на сестре он остановил любящий взор.

Император переглянулся с Зодиком; последний возлежал в темной компании стихокропателей. Он кивнул Нерону, как бы в знак того, что все в порядке.

Слуги в белых туниках разносили закуски.

Нерон ел с волчьей жадностью.

Он словно хотел возместить лишения последних месяцев. Отказавшись от голодного режима, он уже во время закусок наелся до отвала. Он глотал свежие устрицы, уничтожал спаржу и оливы, смаковал свое излюбленное лакомство — страусовые мозги.

— Почему ты не кушаешь? — обратился он к Британнику. — Надеюсь, ты не болен? Ты выглядишь лучше и очевидно поправляешься!

Агриппина и Октавия стали прислушиваться: первая — с суровым вниманием, вторая — с заботливым беспокойством.

— Ешь, брат! Поэты должны хорошо питаться. Только боги живут амброзией!

Стихотворцы начали посмеиваться. Но как только Агриппина подняла маленькую, желтую, как воск, руку, водворилась тишина.

— Разве ты не любишь угря? — язвительно продолжал Нерон. — Или горячей кровяной колбасы с гвоздикой? Рекомендую тебе ее! Она укрепляет голос.

— Его голос достаточно силен, — вмешалась Агриппина.

— Однако в нем нет огня, — возразил Нерон.

— Теплота лучше огня!

Ответ матери смутил его.

— Где Сенека? — полюбопытствовала Агриппина, всегда бдительно следившая за своим противником.

— Он просил извинения, — ответил император. — Наш великий моралист нездоров. Кроме того, он устал. Он лишь недавно окончил свою драму. Вчера он прислал мне ее.

— Как она тебе нравится? — спросил Фаиний, уплетая за обе щеки.

— Ничего, — проговорил Нерон, — она выдержана в его духе. Много общих мест и пафоса. Его более ранние произведения удачнее. Неудивительно: он уже стар и исписался!