Неруда
Шрифт:
Пабло де Рока — вожак голодного племени, человек резких крайностей и необузданных страстей — весьма сложная фигура в чилийской литературе. Он мечтал сделать своими учениками тех, кто был под его властью, стать главой поэтической школы. Его собственная поэзия — бесформенная лавина, нечто клокочущее, кипящее, напористое, еретическое, барочное. Насмешники подсчитывали, сколько килограмм в его увесистой огромной книге, которую он назвал «Стоны». Она и впрямь ошарашивала, но не только размером и весом. В ее бурлящей хаотичности было свое величие. Эта книга передает всю боль отчаявшегося человека. Де Року не назовешь последовательным участником революционного движения. Но к его чести, он никогда не был отступником. Этот человек был чужд аскетизма и любил жизнь чувственной любовью. Но она обрекала
Жизнь его была неустроенной, бурной. Она хлестала поэта по щекам, и он давал ей сдачу при первой возможности. Поливал ее грязью в своих книгах и при этом любил ее необоримой любовью.
Злополучный наставник нищих поэтов до конца своих дней не простил им бунта в ресторане «Геркулес» и постоянно обрушивался на них с яростными нападками. Он писал не только статьи, но и книги, полные злобной язвительности по отношению к Неруде. «Неруда и Я» — это нечто выходящее за пределы литературного соперничества. В этой книге обнажено необузданное, вернее, разнузданное честолюбие автора, который возомнил себя новым пророком.
Временами Пабло де Рока пишет жизнеутверждающие стихи, выступает как сатирик, способный разглядеть комическое… Но в основе своей — он большой трагический поэт. Настолько трагический, что покончил с собой, когда решил, что ему нет места на земле.
Надо сказать, что Пабло де Рока не отрицал ценности человеческого бытия и не следовал идеям Маэзе Кабра{40}. Он пришел в жизнь не затем, чтобы стать главарем некоего братства мошенников, поэт оказался жертвой собственных иллюзий, уверовав, что в том неправедном мире, где он жил, можно любить одну поэзию, а деньги дозволено добывать и нечистыми способами, следуя примеру пресловутых пикаро или занимаясь всякими махинациями, которые, к слову сказать, ему не удавались и приносили жалкие гроши. Иногда он изображал из себя этакого громилу, дебошира, не сознавая, что времена этих героев давно миновали. Жизнь приучила его ловчить, пускать в глаза пыль, но по своей сути он не был прощелыгой, ни тем более равнодушным негодяем. Этот поэт бесновался, не зная края, когда желудок сводило от голода. Порой в своем негодовании он выглядел внушительно, иногда — жалко, а нередко его запальчивость казалась вздорной, безрассудной.
Он стал самым закоренелым и неотступным врагом Неруды… Этот поэт кеведовского склада{41} чуть что кидался в драку и тешил свою разгневанную душу отборной бранью. Часто в приступе ярости он совершал мрачные, карикатурно нелепые поступки. Однако этот оголтелый ругатель мечтал о «глубинной» революции, и, надеясь, что она избавит его от беспросветного отчаяния, крушил все подряд. А потом искренне страдал от оскорблений — мнимых и истинных. Неруду он всегда изображал своим злым гением, лютым зверем и целился в самое сердце его поэзии. Но не понимал, не хотел понять, что сердце нерудовской поэзии одето в прочную броню.
27. Девушка из Темуко
В мемуарах Неруды и прежде всего в его поэзии немало строк посвящено любви, любовным переживаниям. Эти строки выхватывают на миг, освещают, как огни рампы, то обширную, то заповедную территорию, то полускрытую полоску или уголок, давно запрятанный в чащобе интимной жизни поэта.
В раннем детстве он испытывал смутное волнение, испуг, когда две девчушки что-то рассматривали, расстегивая его одежду. А много позже он — молодой парень — прикорнул в стогу свежей соломы, когда над сжатым полем сгустились сумерки. В ночной темноте к нему бесшумно проскользнула женщина и легла рядом… Пронизывающее до
Бывают любовные связи — бурные и недолгие. Бывает любовь, что с первых минут кажется единственной, решающей судьбу. Бывает и та великая любовь, что порой оборачивается великой ненавистью.
Неверный муж, успокаивая ревнивую жену, говорит: «Милая, не волнуйся. Ты для меня — прекрасная соборная церковь, а все остальное — так, церквушки».
У Неруды было великое множество «церквушек» и несколько «соборов». Некоторые «соборы», погруженные в бурные волны его поэзии, лишь теперь всплывают на поверхность.
Были еще и аэролиты, которые робко прочертили небо юного поэта. Звездочкой блеснуло имя Бланка… На сей раз поэт поначалу выступил в роли благородного Сирано де Бержерака{42}. А Роксаной стала Бланка Уилсон, дочь темукского кузнеца. Приятель Неруды влюбился в нее без памяти. Но по робости не мог признаться в этом — не находил слов. И не было под рукой письмовника для влюбленных, чтобы списать красивые слова. Зато был друг, и все знали, что он — поэт. Значит, ему не составит труда сочинить самое прочувствованное любовное послание! Неруда был поистине самоотверженным другом и к тому же обожал совать нос в сердечные тайны своих приятелей. В каждое письмо поэт вкладывал весь пыл своей души, мало заботясь о том, что не он поставит под ним подпись. Неруда с готовностью выручал своего незадачливого друга. Но шло время, и он уже чувствовал, что это его собственные признания в любви к Бланке. А девушка совершенно растерялась. Может, ей подсказывало чутье, что здесь какой-то подвох, а может, не верила, что ее обожатель способен на такие письма.
Неруда вспоминает, что однажды Бланка подошла к нему и спросила, не он ли автор этих писем.
«У меня не хватило духу отречься от своих творений, и, сильно смутившись, я признался во всем. Тогда девушка протянула мне айву, которую я, конечно, не съел, а хранил дома, как драгоценное сокровище… И вот, вытеснив из сердца девушки своего приятеля, я по-прежнему писал ей любовные послания и в ответ неизменно получал айву».
Мальчиком он часто влюблялся. Порой его избранницы даже не подозревали об этом. Долгие-долгие годы поэт хранил в душе память о платонической любви к девушке из семьи немецких переселенцев. Уже в зрелом возрасте он выразил пережитое в детстве чувство с каким-то проникновенным целомудрием:
К сестре пришла она в гости, и, когда я открыл ей двери, к нам солнце вошло, вошли звезды, вошли две пшеничные косички, вошли два бездонных глаза [17] .Героиня его детской влюбленности не могла и предположить, что ее прославят в стихах и удостоят таких высоких почестей. Неруда назвал посвященное ей стихотворение «Где теперь Гильермина?». А в просторном зале дома в Исла-Негра он поставил корабельный ростр — вырезанную из дерева женскую фигуру, и дал ей имя девушки, в которую был влюблен.
17
Перевод В. Столбова.
Сколько труда и сил положили усердные журналисты, чтобы выяснить, дознаться, кто эта неведомая Гильермина… После долгих стараний им, наконец, удалось ее отыскать. И вот перед ними смущенная пожилая женщина, вдова, у которой двое взрослых детей, внуки. Она не может скрыть изумления, узнав, что ей посвящены стихи. В ее чистосердечных, бесхитростных словах как бы вырисовываются картины далекого прошлого: «Да мало ли на свете Гильермин? Я всего несколько раз видела его у нашего дома, и мы словом не перемолвились». А под конец добавляет с милой непосредственностью: «Вот так в наше время ухаживали за девушками…»