Несбывшаяся весна

Арсеньева Елена

Ольга мельком поразилась, что Метелица обращается к ней на «вы», но тотчас заметила, что она не одна: рядом стояли еще несколько перепуганных сестер и санитарок.

– Все, что поможет людям удержаться на воде, – на левый борт. Будем постепенно спускать раненых на воду. Сами поплывем между ними, будем страховать. До левого берега рукой подать! – в сердцах махнула она рукой. – Только без паники, девочки!

В это мгновение снаряд врезался в рубку, и собравшихся в беззащитную кучку женщин накрыло осколками и взрывной волной.

Ольгу швырнуло на палубу. Уткнувшись лицом в мокрые доски, она мысленно ощупывала себя. Вроде бы жива. И

даже не ранена!

Медленно приподнялась. Прямо перед ней лежала Серафима Серафимовна – со строгим выражением резко побледневшего, словно бы вылинявшего лица и стиснутыми губами. Из груди ее торчал осколок. Рядом – еще две сестры, сплошь залитые кровью.

– Симочка, – пробормотала Ольга, которой раньше и в голову бы не пришло назвать так Серафиму Серафимовну. – Вы что? Вставайте, Симочка! Товарищ майор!

Ни Симочка, ни товарищ майор не отвечали. Смотрели неподвижными, мертвыми глазами.

Кто-то сильно толкнул Ольгу в бок. Это была Аля Самарина – бледная, с головой, обмотанной бинтами и казавшейся поэтому неестественно большой.

– Давай! – крикнула она заплетающимся языком. – Некогда плакать! Доски на левый борт! Раненых на воду…

И повалилась замертво на палубу. Сквозь повязку резко проступило кровавое пятно.

Ольга громко всхлипнула и в ту же минуту зажала рот. Плакать и в самом деле было некогда…

Дальнейшее сохранилось в ее памяти какими-то обрывками. Чудилось, иногда картины, которые разворачивались перед ней, закрывал некий черный занавес. А может быть, Ольга порой впадала в беспамятство и что-то пропускала? Может быть…

Пароход горел, его корма все резче оседала в воду. Команды покидать судно не поступало, но командовать было некому: и начальник госпиталя, и капитан «Александра Бородина» убиты. Выскочил боцман Костин, оставшийся теперь за капитана.

– Всем за борт! – крикнул он, а сам побежал по каютам. Здесь он и столкнулся с Ольгой, которая медленно пробиралась из трюма, по очереди волоча двух оставшихся раненых. Один из них был тот самый сержант в ее поясе. Он отталкивался перебитыми ногами от пола, помогая Ольге, и бормотал:

– Я думал… бросят… а ты пришла… ты не бросила…

Протащив сержанта несколько метров, Ольга опускала его на пол и возвращалась к другому раненому: молоденькому башкиру, почти мальчишке, с бледным до зелени, заострившимся, поразительно красивым лицом, с бровями, которые напоминали две стрелы, которые вонзились в его точеную переносицу. Он ничего не говорил: только шипел что-то сквозь стиснутые зубы от нестерпимой боли.

Боцман хотел крикнуть девушке, чтобы бежала на палубу и прыгала в воду: пароход вот-вот потонет, – но поглядел в ее почти незрячие от усталости и страха глаза и понял: эта не бросит, не побежит. Кинулся к ней, с невероятной легкостью подхватил сержанта и поволок его наверх, оставив Ольге башкира.

Мальчик обнимал ее за шею худыми смуглыми руками и шипел, шипел…

– Ничего, – бормотала Ольга. – Сейчас.

И вот последняя лестница. Ольга взглянула наверх с отчаянием, вдруг осознав, что ей никогда в жизни не подняться с этим юношей, который становился с каждым мгновением все тяжелей и тяжелей.

Слезы так и хлынули из глаз, но она даже не могла их вытереть, потому что боялась разжать руки: раненый упадет.

Она стояла и тихо всхлипывала от горя и бессилия.

«Надо отдохнуть, – сообразила вдруг Ольга. – Мне надо отдохнуть только одну минуточку. Положить раненого, перевести дух и размять

руки. Тогда вернутся силы, и я смогу тащить его дальше».

Вдруг она осознала, что мальчик умолк, а его руки, до боли сжимавшие ее плечи, упали.

Посмотрела – и ахнула, увидев, что из угла рта парнишки сочится кровь, а глаза его закатились.

– Ты что? Миленький, ты что? – пробормотала она – и зашлась в рыданиях. Он был мертв, безнадежно мертв. – Прости, прости, – пробормотала Ольга, опуская его на пол. – Я не смогла. Я не смогла!

Обо всем забыв от горя – чудилось, смерть этого мальчишки, которого она раньше даже не замечала среди других раненых, стала последней каплей, переполнившей чашу ее отчаяния! – Ольга поникла рядом с ним, заливаясь слезами. Они капали на лицо башкира, как дождь. Черты его расплывались в глазах Ольги, как если бы их затягивала водяная пелена. И вдруг Ольга с необычайной ясностью, словно со стороны, словно чужими глазами, увидела страшную картину: волжская глубина, стремнина, песчаное дно, на котором косо стоит серо-зеленый, покрытый тиной пароход с облупленной надписью «Александр Бородин» на борту и красным крестом на разбитой снарядом рубке. Скелеты в трюмах, скелеты в каютах, скелеты в коридорчиках. И здесь, около маленькой крутой лесенки, два скелета. На одном клочья гимнастерки, на другом – белого халата. Рыбы вплывают в разбитые иллюминаторы и заглядывают в пустые глазницы черепов…

Нет!

Ольга вскочила, бросила последний взгляд на башкира, лицо которого уже приняло мертвое, смиренное выражение, и со стремительностью, невесть откуда взявшейся, взлетела по лесенке, пронеслась по обгорелой палубе к борту. Волга вокруг была вся покрыта дверьми, скамейками, какими-то досками, с помощью которых держались на воде люди. Кое на кого были надеты спасательные круги. Кто-то плыл сам. Накренившееся судно отчасти защищало плывущих от разрывов, однако порой то один, то другой снаряд перелетал через борт и врезался в гущу людей. Грохот, брызги, крики! Кромешный ад!

Ольга подскочила к самому борту, замерла на мгновение – у ее ног лежал убитый боцман Костин. А сержант? Где спасенный им сержант?

Она наклонилась, вглядываясь… Да вот он! Плывет благодаря знаменитому поясу тети Любы, вернее, В. Краузе.

Ольга на минуточку нагнулась над Костиным, прощально коснулась его окровавленного лба – и неловко перевалилась через борт в реку. Почему-то показалось, будто ударилась не о воду, а о твердую, стылую землю. Неудачно прыгнула! От боли занялось дыхание, потянуло ко дну. Отчаянно барахтаясь, девушка вырвалась на поверхность, взмахом головы откинула слипшиеся волосы – и увидела прямо перед собой знакомого сержанта. Он был мертв, волны захлестывали его неподвижное лицо и открытые глаза, но спасательный пояс крепко держал его на воде.

И это было последнее, что она запомнила.

* * *

– Что с тобой? – спросила Катя Спасская. – Что случилось?

– Ничего. А что?

– Я тебя спрашиваю. Ты сама не своя, я же вижу. И «санаторий» прикрыла, и в бараке теперь почти каждую ночь проводишь.

– Я же говорю, Мельников что-то заподозрил. Слишком часто стал в санчасть заходить. Надо подождать. Зачем нам всем неприятности?

– Ну-ну… – неопределенно протянула Катя. – Хочешь молчать – молчи. Только имей в виду – наши барышни лихие уже начинают ворчать. Им в «санаторий» охота, а ты стопоришь это дело. Как бы не было худа.