Несчастная
Шрифт:
– Пустите, пустите меня!
– взмолилась я наконец.
– Говорят вам, ни с места!
Семен Матвеич заставил меня сесть. В полутьме я не могла разглядеть его лица, я же отворачивалась от него, но я слышала, что он тяжело дышал и скрипел зубами. Не страх чувствовала я и не отчаяние, а какое-то бессмысленное удивление.. Пойманная птица, должно быть, так замирает в когтях коршуна... да и рука Семена Матвеича, который все так же крепко держал меня, стискивала меня, как лапа...
– Ага!
– повторял он,- ага! Вот как... вот до чего... Ну, постой же!
Я попыталась подняться, но он с такою силой встряхнул меня, что я чуть не вскрикнула от боли, и
– Мишель, Мишель, где ты, спаси меня,- простонала я.
Семен Матвеич еще раз встряхнул меня... Этот раз я не выдержала... я вскрикнула.
Это, по-видимому, подействовало на него. Он утих немного, выпустил мою руку, но остался где был, в двух шагах от меня, между мною и дверью.
Прошло несколько минут... Я не шевелилась; он тяжело дышал по-прежнему.
– Сидите смирно,- начал он наконец,- и отвечайте мне. Докажите мне, что ваша нравственность еще не совсем испорчена и что вы в состоянии внять голосу рассудка. Увлечение я еще извинить могу, но упорство закоренелое никогда! Мой сын...- Тут он перевел дыхание.- Михаиле Семеныч обещал вам жениться на вас? Не правда ли? Отвечайте же! Обещал? а? Я, разумеется, ничего не отвечала. Семен Матвеич чуть было не вспылил опять.
– Я принимаю ваше молчание за знак согласия,- продолжал он погодя немного.- Итак, вы задумали быть моею невесткой? Прекрасно! Но, не говоря уже о том, что вы не четырнадцатилетний ребенок и должны же знать, что все молодые балбесы не скупятся на самые нелепые обещанья, лишь бы добиться своих целей, не говоря об этом... но неужели же вы могли надеяться, что я, я, столбовой дворянин, Семен Матвеич Колтовской, когда-нибудь дам мое согласие на подобный брак! Или вы хотели обойтись без родительского благословения?.. Хотели бежать, обвенчаться тайно, а потом вернуться, комедию разыграть, броситься в ноги, в надежде, что старик, мол, расчувствуется... Да отвечайте же, черт возьми!
Я только голову наклонила. Убить меня он мог, но заставить говорить... это было не в его силах.
Он немного прошелся взад и вперед.
– Ну, послушайте,- начал он более спокойным голосом.- Вы не думайте... не воображайте... я вижу, с вами надо толковать иначе. Послушайте: я понимаю ваше положение. Вы запуганы, растеряны... Придите в себя. В эту минуту я должен вам казаться извергом... тираном. Но войдите также и в мое положение: как тут было мне не вознегодовать, не сказать лишнего? И со всем тем я вам уже доказал, что я не изверг, что и у меня есть сердце. Вспомните, как я обошелся с вами после приезда в деревню и потом, до... до последнего времени... до болезни Михаила Семеныча. Я не хочу хвастаться своими благодеяниями, но мне кажется, одна благодарность должна была удержать вас от того скользкого пути, на который вы решились ступить!..
Семен Матвеич опять прошелся взад и вперед и, остановившись, потрепал меня слегка по руке, по той самой руке, которая еще ныла от его насилия и на которой я долго потом носила синие знаки...
– То-то и есть...- заговорил он снова,- голова... голова у нас горячая! Не хотим мы дать себе труд подумать, отчета себе дать не хотим, в чем состоит наша польза и где мы ее искать должны. Вы спросите у меня: где эта польза? Далеко вам ходить нечего... Она, быть может, у вас под руками... Да вот хоть бы я. Как родитель, как глава, я, конечно, должен был взыскать... Это моя обязанность. Но я человек в то же время, и вы это знаете. Бесспорно: я человек практический и, конечно, никакой чепухи допустить не могу, ни с чем несообразные надежды надо, конечно, из головы выкинуть, потому, какой
Холодом обдало меня от этих слов. Я ушам своим едва поверила. В первую минуту мне показалось, что Семен Матвеич хотел купить мое отречение от Мишеля, дать мне "отступного"... Но эти слова! Мои глаза начинали привыкать к темноте, и я могла различить лицо Семена Матвеича. Оно улыбалось, это старое лицо, а сам он все расхаживал маленькими шагами, семенил предо мною...
– Ну, так как же?
– спросил он наконец,- нравится вам мое предложение?
– Предложение?..- повторила я невольно... я решительно ничего не понимала.
Семен Матвеич засмеялся... действительно засмеялся своим противным, тонким смехом.
– Конечно!
– воскликнул он,- вы все, молодые девки...- он поправился:-девицы... девицы... вы все об одном только мечтаете: вам все молодых подавай! Без любви вы жить не можете! Конечно. Что говорить! Молодость - дело хорошее! Но разве одни молодые любить умеют?.. У иного старика сердце еще горячее, и уж коли старик кого полюбит, так уж это каменная скала! Это навек! Не то что эти безбородые лоботрясы, у которых только ветер в головах ходит! Да, да; старичками брезгать не следует! Они могут сделать многое! Только взяться за них надо умеючи! Да... да! И ласкать старички умеют тоже, хи-хи-хи...-Семен Матвеич опять засмеялся.-Да вот позвольте... Вашу ручку... для пробы... только так... для пробы...
Я вскочила со стула и изо всей силы толкнула его в грудь. Он отшатнулся, он издал какой-то дряхлый, испуганный звук, он чуть не упал. На человеческом языке нет слов, чтобы выразить, до какой степени он мне показался гнусен и ничтожно низок. Всякое подобие страха исчезло во мне.
– Подите прочь, презренный старик,- вырвалось у меня из груди,- подите прочь, господин Колтовской, столбовой дворянин! И во мне течет ваша кровь, кровь Колтовских, и я проклинаю тот день и час, когда она потекла по моим жилам!
– Что?.. Что ты говоришь?.. Что?-лепетал, задыхаясь, Семен Матвеич.- Ты смеешь... в ту минуту, когда я тебя застал... когда ты шла к Мишке... а? а? а?
Но я уже не могла остановиться... Что-то беспощадно отчаянное проснулось во мне.
– И вы, вы, брат... брат вашего брата, вы дерзнули, вы решились... За кого же вы приняли меня? И неужели же вы так слепы, что не могли давно заметить то отвращение, которое вы возбуждаете во мне?.. Вы смели употребить слово: предложение!.. Выпустите меня сейчас, сию минуту.
Я направилась к двери.
– А, вот что! вот как! вот когда она заговорила!
– запищал Семен Матвеич в исступлении злобы, но, видимо, не решаясь подойти ко мне...Погоди же! Господин Ратч, Иван Демьяныч! пожалуйте сюда!
Дверь биллиардной, противоположная той, к которой я приближалась, раскрылась настежь, и, с зажженным канделябром в каждой руке, появился мой вотчим. Освещенное с двух сторон свечами, его круглое красное лицо сияло торжеством удовлетворенной мести, лакейскою радостью удачной услуги... О, эти гадкие, белые глаза! когда я перестану их видеть!