Несчастные девочки попадают в Рай
Шрифт:
— То есть, я — харчок?
Парень терял терпение.
— Нет, глупышка, мед…
— Но это харчок.
Он взорвался.
— Проклятье, да я знаю, что это харчок! Думаешь я не могу отличить харчок от харчка? Я всю жизнь харкал направо, налево! Я узнаю свой харчок из тысячи харчков! Не думай, что не узнаю!
Я дала ему время отдышаться.
— Ты идиот Сема, но ты прикольный идиот.
Потом мы решили побродить по лесу. Мне нравился запах сырой земли, грибов и листьев. Сема мечтал встретить медведя, а я молилась, чтобы его мечта никогда не сбылась. И пусть
— Так странно, вроде бы вы с Сашей братья, но абсолютно разные, — говорила я, смотря себе под ноги.
Сема остановился у трухлявого дерева и насколько раз пнул его ногой. Сухая корка превратилась в кучку опилок.
— Не совсем так. Не такие уж мы и братья.
— Как это? — у меня перехватило дыхание. — Что значит «не такие уж»?
— У нас разные отцы.
— Да ну? Серьезно?
Помнишь, я говорил тебе, что такие зануды, как Саша, не любят быть отвергнутыми? — Сема сделал паузу. — Черт, конечно же, ты это помнишь, ведь я говорил тебе об этом несколько минут назад.
Я улыбнулась.
— Так вот. Саша появился на свет после не совсем трезвой интрижки.
— Что? Твоя мать, она…
— Да-да, она была еще той оторвой. Я не виню ее. Времена были тяжелые. Когда чудо-отец узнал о ее беременности, то, как по волшебству, растворился. А потом появился я. Мой же отец оказался настоящим героем — он продержался целый год.
— А что потом?
— Потом, он перепутал бутылку воды с нашатырём и умер, захлебнувшись собственными кишками. Весьма нелепая смерть, правда?
Кожа покрылась неприятными мурашками.
— Это жестоко, Сема.
— Не жалей его. Он бил мать каждый божий день, ломая об нее стулья и пальцы.
Теперь мне стало ясно, почему у Жанны Анатольевны столь железный характер.
— Но сейчас не о стульях, — продолжал он. — Сашка вырос, ему было лет так семь, когда его заблудившийся папаша объявился. Он переехал в соседнюю деревню и стал частенько навещать своего сынишку. Ох, ты бы знала, как Сашок любил своего папашу. Считал богом. Дышал им. Тот учил его играть на гитаре, дарил деревянные машинки и самолетики. Да и окрыленный Сашка был таким лапочкой.
На секунду я представила Соколова старшего в церковном хоре, поющего молитвы ангельским голосом. Вышло неправдоподобно.
— Все изменилось, когда Саше было десять. Его отец повстречал новую женщину, а та родила ему нового «Сашу». И как правило, от всего старого мы спешим поскорее избавиться. Тогда милый мальчишка превратился в холодную ледышку, суровую и обиженную на весь этот гребаный мир. Его душа чернела с каждым днем, особенно когда он наблюдал, как его отец катает на спине нового сына и покупает ему его любимое мороженное. С тех пор он возненавидел "Эскимо". А из деревянного самолетика, подаренного ему отцом, Саша соорудил охотничий нож. Жаждал мести, что ли.
— Бедный, — прошептала я, опустив голову.
— Прошли годы, Сашке стукнуло пятнадцать, и… Что ты думаешь? Отец развёлся и вернулся. Снова.
— И? Саша простил его?
— Да! — иронично воскликнул Сема, раскинув руками. — Он воткнул ему этот нож между ребер
Я опешила.
— А что было потом?
— А потом мы переехали сюда. Извини, но бабушка Рая умерла очень вовремя. После того инцидента, наши соседи, мягко сказать, негодовали. Мы быстренько свалили. Я бы тоже не хотел себе в соседство малолетнего маньяка, но, к большому сожалению, мне приходиться жить с ним в одном доме.
— Да уж, — выдохнула я, переваривая информацию. — Жаль, что моя Клава в полном здравии и хворать не торопиться.
— Ты про свою тетку? Согласен, мерзкая баба.
— Как и твоя ма…
В этот момент меня перебил оглушающий раскат грома. Начался ливень. Наша одежда отяжелела за секунды. Возвращаться домой было бы полнейшей глупостью, поэтому, скрипя зубами, мы направились на последний урок.
— Вот это погодка! — смеясь, приговаривал Семен.
Мы нырнули под козырек у самого входа в школу и принялись отжимать свои мокрые вещи.
— Эх, видел бы сейчас Матрос в какой шторм мы попали, умер бы от зависти! — я знала, что мои губы посинели и, скорее всего, завтра на одного больного в нашем доме станет больше.
— Семен? — мне стало в разы холоднее, потому что голос за спиной был подобен январскому сквозняку.
— Брат! Это ты? — воскликнул Сема, и мои синие губы начали дрожать. — Как ты нас нашел? Я так рад, что мы встретились! Дай Бог тебе навсегда потеряться!
Собрав свою припорошенную снегом волю в замерзший кулак, я обернулась.
Саша походил на мраморную статую, которую художник остановил в угрожающей позе. Он не моргал. Не дышал. Казалось, что дотронься до него и пальцы скользнут по холодному камню. Но все же был один факт, говорящий о его человечности — я слышала громкие удары его сердца. Я стояла слишком близко, и даже шум дождя не смог их заглушить.
— Нам нужно поговорить, — обратился он к Семену, а потом пронзил меня взглядом. — Наедине.
Клянусь, я почувствовала, как одна большая сосулька вонзилась мне в лоб и заморозила мозги. Знакомое ощущение. Такое бывает, когда ты жадно глотаешь растаявшее морожено, а потом морщишься от головной боли.
— О чем это? — нахмурился Сема. — Я не трогал твою коллекцию сухих червяков, их выкинула мама. Я сам видел. Надеюсь, ты не будешь долго горевать по ним, потому что…
— Хватит! — резко обрубил Саша. — Это срочно!
Сема в отступлении поднял руки.
— Хорошо, хорошо, как скажешь, Червяководец. Златка, передавай географу мой «привет»! Если что, я помогаю брату собирать новую дождевую коллекцию. Передашь? — подмигнул он.
Я судорожно закивала и нырнула внутрь.
Класс меня встретил непривычным безразличием. Даже учитель географии представил, что я — заблудившееся приведение и, не отрываясь от ученических тетрадей продолжал проверять домашнюю работу, которую я, кстати, даже не начинала делать. Мне никогда не нравился этот предмет, а когда дело доходило до местоположения рек, озер и прочих камушек, и все это в непонятных широтах и градусах — хотелось выплюнуть кипящий мозг на парту и воткнуть себе в сердце карандаш.