Несчастные девочки попадают в Рай
Шрифт:
Я поморгала, но приняла сомнительные вещицы.
— Что это?
— Наколенники. Я подумал, что они нужны тебе. Ты ведь любишь спотыкаться? — подмигнул он и расплылся в луковой улыбке. Как ни странно, парень был весел и совсем не обижен. По крайней мере я этого не заметила. И если это такая «поблажка» на праздник, то я совсем не против.
Распахнув свою мешковатую куртку, Нинка достала из закромов пару старых кроссовок, к подошве которых были прикреплены несколько железных колесиков. Поделка весьма странная, но очень забавная.
— С
— А это что? — изумилась я.
Нинка выставила вперед свои вареники и нахмурилась.
— Так и знала, что тебе нужно было дарить очки моей покойной бабки. Там просто вот такие огроменные линзы, — она развела руки, а потом пощелкала пальцами перед моим лицом. — Ау! Это ролики! Классняческие ролики от «Нино-производства». Четырехколесные. Гарантию давать не буду, но за полученные эмоции отвечаю.
— Спасибо, — пискнула я и прижала необычные подарки к груди.
И могла бы я разрыдаться от умиления, но у меня было слишком хорошее настроение. Такое хорошее, что хотелось танцевать.
И почему я приготовилась провести этот день в одиночестве?
— А для меня что-нибудь есть? — ананасовая голова посадила себя посреди комнаты.
Вставив руки в боки, Семен наклонился к мальцу и прищурился.
— А ты у нас кто?
— Матрос, — растерянно пролепетал Пашка.
— Да ну, серьезно?
— Да, это точно я.
Семен поджал губы и покачал головой.
— Ну не знаю. Наш Матрос в тельняшке бегал, а ты глаза накрасил и прическу сделал. Не верю. Ты не Матрос, ты, наверное, Златкина сестра, о которой я раньше не знал. Маленькая несимпатичная сестра.
— Да я это, — обиделся Паша и принялся вытирать свое лицо кофтой, а следом распустил кудри. — Теперь вишь? Это я!
Мы с Ниной давились беззвучными смешками.
— Теперь вижу.
— Ну, и что ты мне принес? — не унимался малец.
Сема полез в карман штанов и достал оттуда «дулю». Совсем как дедушка.
— Держи.
Пашка разочарованно похлопотал губами.
— Не надо. Такая у меня уже есть.
Это был не самый плохой мой день рождения. А точнее, прекрасный. Мы шутили, пили чай с барбарисом, ели окаменевшие пряники и дрались подушками. Я буквально видела краснеющее лицо тетушки, на которое хлопьями падала известка с потолка, и это радовало меня еще больше. Да и тот факт, что недавний конфликт с Семеном сошел на «нет», попросту окрылял. Я смеялась, бесилась, давилась пряниками, позабыв обо всех неприятностях. Крохотное мгновение напомнило мне, что жизнь продолжается. О том, что я должна жить. О том, что мне есть ради кого жить.
Кажется, даже на Земле случается Рай.
Ребята покинули меня уже вечером. Уставший Пашка лег спать, а я продолжала болтать ногами в воздухе, изучая свои пальцы. И почему придумали большой и мизинчик? Эти два уродца явно отличаются от остальных. Если бы я была пальцем, то ни за что бы не захотела быть мизинчиком. Такой корявый. Некрасивый. Убогий. А этот толстый главарь? Наглядное
Тьфу ты! И зачем я только о них подумала?
Сбросив с себя одеяло и натянув теплые вещи, я вышла на улицу. Задрала голову к сумеречному небу. Закрыл глаза. Вдохнула. Мелкая морось остудила лицо. Проказливая Каштанка не упустила момент и бросилась на меня с грязными лапами.
— Фу! — взвизгнула я, и собака осеклась.
Сделав губы трубочкой, я нагнулась к питомцу и протянула:
— Фууууууу, — звучало устрашающе. Ну, или максимально глупо.
Будучи в отличном расположении духа, я крутила большие пальцы у висков, опускаясь ниже уровня Павлика.
— Фууууууу.
Каштанка навострила уши и склонила голову набок. Похоже даже собака усомнилась в существовании моего интеллекта. Что ж, какая есть. И, да, я не только чихаю, покрываюсь сыпью, хнычу, но еще и радуюсь. Да-да, я умею это делать.
Когда-то в детстве, это было моим излюбленным занятием. Я радовалась солнцу, потому что могла болтаться на улице и бесконечно плескаться в бочке. Я радовалась дождю, потому что могла строить домики из покрывал и стульев, а потом бесконечно плескаться в луже. Я радовалась ветру, потому что он уносил моего воздушного змея высоко в облака. Я радовалась грому, потому что в эти моменты дедушка рассказывал про одноглазых русалок и пугал электрическими усами.
Дедушка.
С грустью осознав, что главные люди не присутствовали на празднике, я направилась на кладбище. Слишком давно я не уединялась в «любимом» месте, что было совсем на меня не похоже. Я менялась. Не внешне, а внутренне. Будто в мое чистое содержимое попала капля яда. Она отравляла все — кровь, сердце, душу, память. Все привычное вдруг стало непривычным; все незабываемое — забытым; все второстепенное — значимым, а аморальное — любимым.
Дожди размыли лесную дорогу, поэтому, я то и дело скользила на грязи, теряла равновесия, падала, поднималась и снова подала, кряхтела, но продолжала идти. Такое упрямство было для меня в новинку. И неспроста, ведь я стала старше, а значит — сильнее духом. Плакаться непозволительно, если тебе шестнадцать. Слезы, они для слабаков.
На кладбище было так тихо, что если бы Нинка начала жевать крапиву, я бы услышала ее за километр. Слабый дождь аккуратно касался земли, словно боялся потревожить матушку. Величавая луна отражалась на могильных плитках, освещая тонкую тропинку.
Меня бы ни за что не смутило кладбище, даже ночью, если бы на могиле моих родителей не показался черный силуэт. Сначала я притормозила, но потом любопытство взяло вверх над разумом и, мои ноги понесли меня к пугающему незнакомцу.
Он сидел на сырой земле и практически не дышал. И я могла бы спутать его с кем угодно, могла представит шубу с носом или же принять его за цыгана, но мое сердце автоматически распознало его.