Несчастный случай

Мастерс Декстер

— Понятно.

Педерсон закрыл ладонью лицо и стиснул пальцами веки. И тотчас же ему вспомнился Бийл, который столько раз сегодня делал то же самое. Педерсон отнял было руку от лица, но, вздохнув, снова прикрыл ею глаза.

— Ну ладно, до скорого, Лу. Я пойду наверх. Что, Луис не задавал никаких трудных вопросов?

— Он допытывался насчет анализа костного мозга.

— А то, что мы говорили ему раньше? Или он нам уже не верит?

— Да ведь что мы ему говорили, Чарли? Только более или менее смягчали то, что есть на самом деле. Должно быть, все-таки верит, даже понимая, что мы смягчаем факты.

— А другие не сказали чего-нибудь лишнего? Что они ему говорят?

— Все то же самое. Только все труднее становится скрывать истину.

Педерсон кивнул. Он дорого бы дал сейчас, чтобы узнать, что думает Новали о

положений Луиса. Однако Новали не обмолвился об этом ни словом. Он, как и его стеклышки, знал многое, но молчал. И в то же время он как будто и не намерен был скрытничать — он, казалось, готов был ответить на любые вопросы и даже ждал, чтобы его спросили. Так почему же я не спрашиваю? — подумал Педерсон и уже приоткрыл было рот, чтобы заговорить. Но, точно школьник, которому страшно хочется поцеловать девочку и который боится сказать об этом, не зная, что ему ответят, и заранее смущен, предвидя самое неприятное, Педерсон удержал вертевшиеся на языке слова. И хотя выражение его лица ничуть не изменилось, он покраснел, будто его уличили в чем-то нехорошем.

— Чарли, вы бы прилегли на часок-другой. Вы, видно, зверски устали.

Педерсон опять кивнул и молча повернулся к двери. Оставив Новали В Тесной лаборатории, он прошел по коридору к лестнице и поднялся на второй этаж. По пути он спохватился, что Новали, отлично зная, где он провел последние часы, даже не заговорил об этом. Конечно, за это надо только сказать ему спасибо, но Педерсону вдруг стало досадно. Почему Новали так явно уклоняется от этого разговора? Да и от другого тоже… И тут у Педерсона мелькнула мысль, что тем самым Новали, в сущности, ответил на его невысказанный вопрос. Нет сомнения, подумал он в приступе патетического гнева, меня хотят отстранить! Он снова почувствовал себя одиноким, как нынче утром, а потом разозлился и наконец впал в отчаяние, за одну секунду пережив все настроения, владевшие им в течение дня.

Так и не успев как следует определить свои чувства, Педерсон почти дошел до двери Луиса. Он остановился в двух шагах; дверь была закрыта неплотно, и он услышал голос Бетси, что-то читавшей вслух. Педерсон стоял, прислушиваясь к ее голосу — слов он не разбирал, — и вдруг вспомнил, как несколько дней назад Бетси сказала в ординаторской: «Хоть бы скорей прошел вторник двадцать первого числа». Ну, вот он и прошел, и что же? — сказал про себя Педерсон. Удивившись вопросу, он мысленно отмахнулся от него, не вникая в смысл этих слов, не раздумывая, почему они пришли ему в голову, — просто игра воображения, вот и все, а у него сейчас нет сил копаться в этом. Сегодня утром, увидев в окне белый халат Бетси, Педерсон весь как бы ощетинился, но сейчас ее ровный голос, доносящийся из комнаты Луиса, показался ему приятным и успокаивающим, он будто звал: «Сюда, сюда, здесь еще жива надежда». По крайней мере, таково было мгновенно охватившее его и даже не вполне осознанное ощущение, хотя, открыв дверь и войдя в комнату, он поглядел на Бетси с таким же равнодушием, как всегда. Она умолкла, а Луис, повернув голову на подушке, заговорил слегка застенчиво и в то же время возбужденно:

— Кто к нам вошел, Бетси? Случай, свобода воли или необходимость? Чарли, послушайте, суньте вашу иголку в карман… сядьте… вы и так выкачали из меня всю кровь. Сядьте и слушайте. Это превосходная штука. Прочтите еще раз про ткацкий станок, Бетси. Как там… «День был душный…»

Бетси перевела взгляд с Педерсона на Луиса и, улыбнувшись ему, нашла в книге нужное место и снова начала читать вслух. Педерсон не мог рассмотреть, что это за книга; она была толстая и лежала на коленях Бетси корешком вниз. Бетси нагнулась над книгой, чуть отклонившись в сторону, чтобы свет маленькой лампочки, стоявшей на столике, падал на страницы. Она читала довольно медленно, и голос ее казался глубже и уверенней, чем когда она разговаривала; слушать ее было приятно.

— «День был пасмурный и душный, — читала Бетси. — Матросы лениво слонялись по палубе или стояли, бессмысленно уставясь на свинцовые волны. Мы с Квикегом мирно занимались плетением узкой циновки, которая должна была служить запасным найтовом для нашего корабля. И царила вокруг такая бездыханная, такая недвижная и вместе с тем что-то обещающая тишина, такое колдовство было разлито в воздухе, что каждый из наших примолкших матросов, казалось, ушел в свой невидимый внутренний мир.

Плетя циновку на палубе, я был слугой или пажем Квикега. Я

пропускал взад и вперед уток или марлинь через длинные волокна основы, пользуясь собственными руками вместо челнока, а Квикег, стоя сбоку и рассеянно глядя на волны, то и дело просовывал свой тяжелый дубовый меч между волокнами, небрежно подталкивая поперечные нити одна к другой; тишину нарушал лишь глухой, непрерывный стук меча, и такое странное дремотное оцепенение нависло над кораблем и над морем, что казалось, будто само Время ткет на станке свою пряжу, а я — лишь челнок, бездумно снующий в руках Парки. Вот лежат закрепленные волокна основы, от толчков меча они сотрясаются в едином, неизменном, все повторяющемся ритме, и от этого поперечные волокна лишь плотнее переплетаются с нею. Основа — это необходимость, думал я; и вот я собственною рукой, как челноком, вплетаю свою судьбу в эти неуклонно тугие нити. А тем временем капризно-равнодушный меч Квикега толкает уток то вкось, то сбоку, то сильнее, то слабее, как придется; и каждый толчок, каким бы он ни был, соответственно влияет на плотность готовой пряжи. Меч дикаря, думал я, который окончательно сплетает и формирует уток и основу, спокойный и равнодушный меч — это случай; да, случай, свободная воля и необходимость — без всякой разумной взаимосвязи, — переплетаясь, действуют сообща. Прямые нити основы — необходимость, не отклоняясь, строго следуют своим путем, произвольные толчки лишь способствуют этому; свободная воля может как угодно направлять челнок между ровно натянутыми нитями; а случай, хоть игра его ограничена прямыми линиями необходимости, и свободная воля отчасти влияет на его ход, — все же случай управляет и тем и другим переменно и, как удар меча, по-своему определяет лицо событий.

Так мы плели и плели циновку, пока я…»

Бетси остановилась и подняла глаза; Луис одобрительно кивнул головой.

— Разве это не чудесно?! — воскликнул он все с тем же сдержанным волнением в голосе. — Дали бы мне подольше побыть с Бетси и «Моби Диком» — и все было бы в порядке. Кровь, вечно кровь! Оставьте мне хоть немного крови, чтоб я мог дослушать. Кровь и лед. У нас еще четыреста страниц впереди.

— Мне это нравится, — правда, книгу я не читал, — но меня удивляет, что вы находите это чудесным, — сказал Педерсон; ему хотелось попасть в тон Луису, но он и в самом деле был удивлен. — По-моему, физику такие вещи должны казаться… как бы это сказать… чересчур детскими, что ли… хотя нет, — вернее, слишком романтичными и мистическими.

— Смотря какому физику! — воскликнул Луис. — Во что только физики не верят! Самое прекрасное, что нам дано испытать, — это мистический трепет, истинное начало настоящего искусства и науки. Так думает Эйнштейн! Он очутился в полном одиночестве, все физики отдалились от него, а ведь от него можно услышать такие замечательные вещи! Да, конечно, ткацкий станок Мелвилла — мистика, но тут что-то верно угадано. Образ предельно лаконичен, как все доброкачественные физические теории. В нем есть высокая художественность, как в волновой механике. Он плод живого воображения, но таковы должны быть и законы естествознания. «Случай управляет и тем и другим попеременно и, как удар меча, по-своему определяет лицо событий»… Глубокая истина, подтвержденная наблюдениями… Велика ли доза, Чарли?

Педерсон стоял в ногах кровати и смотрел на температурный лист, приколотый под часами, которые повесила там Бетси. Слушая Луиса и глядя на лист, он, очевидно под влиянием Мелвилла, тоже ушел в свой невидимый внутренний мир и не сразу понял, о чем говорит Луис.

— Какая доза? — спросил он, глядя на запись, сделанную около часа назад; после четырех часов дня температура поднялась на три десятых.

— Доза общего ионизирующего облучения с учетом нейтронов, — сказал Луис.

Педерсон взглянул на него пристально и пытливо. На лице Луиса было насмешливое, но почти веселое выражение.

— Вряд ли кому-нибудь известно, а мне — меньше всех, — пожал плечами Педерсон и перевел взгляд на листок. Там он нашел кое-какие указания: часов в шесть на большом пальце и на ладони левой руки прорвались два волдыря или водяных пузырика; Педерсону надлежало последить, чтобы не возникла инфекция, чтобы сестра промыла вокруг ранок, и так далее. Он снова взглянул на Луиса.

— Главные авторитеты в этом деле — Висла и Дэвид Тил. Что они говорят? — нарочито небрежным тоном спросил он и сделал знак Бетси; та быстро встала со стула, и оба подошли к лотку, где лежала левая рука Луиса.