Несерьезная педагогика
Шрифт:
– А еще быстрее нельзя?
Старается читать быстро:
– Страх… стра… ста… старушка…
И поскорее переворачивает страницу, чтобы не терять время.
Стихотворение «Висла» вчера читал три раза, сегодня – четыре; результат чрезвычайно любопытен.
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 11 секунд.
Сегодня: 11 секунд, 10 секунд, 7 секунд, 6 секунд.
Стихотворение
Вчера: 20 секунд, 15 секунд, 15 секунд.
Сегодня: 15 секунд, 12 секунд, 10 секунд.
Достигнутый во вчерашнем третьем чтении результат полностью сохранился.
Записываю в виде дроби: числитель – число секунд, знаменатель – число ошибок. Итак, 24/3 – двадцать четыре секунды, три ошибки. Так я оцениваю время работы и ее качество: отметки по чтению теперь не нужны.
Читая, Стефан споткнулся на слове «лестница» – потерял много времени и остановился.
– А-а, все равно долго получится.
Валентий заметил:
– Это как с лошадью: зацепится за что-то – и ни с места.
Я позволил Стефану начать заново.
Восьмой день
Вчера я писал о детских возгласах, которые побуждают нас вновь увидеть то, что мы перестали замечать. Вот несколько примеров.
– У-у, гляньте, какая печать на чае!
(Когда он положил сахар, на поверхность всплыли пузырьки воздуха.)
– Вы сколько кусочков сахара положили?
– Один.
– А вон, смотрите – два!
(Стакан граненый.)
Ест баранку.
– Из чего мак делают?
Я:
– Мак растет.
– А почему он черный?
– Потому что созрел.
– Правда внутри у него стенки и в каждой такой стенке понемножку?
– Гмм.
– А со всего сада наберется целая тарелка мака?
Его представление о саде складывается из четырех-пяти образов, мое – из сотни, тысячи. Это очевидно, но лишь заданный Стефаном вопрос заставил меня задуматься. Здесь кроется источник многих, на первый взгляд нелогичных, детских вопросов. Поэтому нам так трудно столковаться с детьми – они, употребляя те же слова, что и мы, вкладывают в них совсем иное содержание. Мои «огород»,
Отец-врач показывает пулю, извлеченную из раны во время операции.
– Тебя, папочка, такой же пулей убьют? – спрашивает восьмилетняя дочурка.
Деревня и город тоже не могут понять друг друга – как хозяин и раб, сытый и голодный, молодой и старый и, наверно, мужчина и женщина. Мы только делаем вид, что понимаем друг друга.
Стефан всю неделю равнодушно смотрел, как его ровесники катаются на санках со всевозможных горок и пригорков. Такой соблазн, а он работает с плотниками. До обеда делал с Дудуком кровати для больных, а вечером явился с санками.
– Я только два раза.
– Именно два? Не три? – спрашиваю недоверчиво.
Улыбнулся, умчался. Долго его не было. В избе пусто и тихо; для меня загадка, отчего Валентий, который по-прежнему ворчит из-за лишних хлопот, дважды принимался звать его домой. Может, тоже привык к нашим вечерним занятиям.
Вернулся, сел – ждет.
– Санки хорошие?
– Не обкатались еще.
Я задал нейтральный вопрос, ничем не показав, что всей душой на его стороне, что полностью прощаю ему опоздание – не ему, а этому румянцу и здоровому жизнерадостному воодушевлению. Он понял и решил воспользоваться ситуацией: вопросительно глядя на меня, протянул руку к шашкам.
– Нет, сынок.
Без тени протеста – наоборот, с удовольствием – взялся за книжку. Мне показалось, что уступи я – он был бы разочарован.
– Только без часов, – говорит он быстро.
– Почему?
– Когда часы, кажется, будто кто-то над тобой стоит да погоняет.
Читает. Так он еще не читал. Это вдохновение. Я удивлен – ушам своим не верю. Не читает, а скользит по книге, как на санках, удесятеренным усилием воли преодолевая препятствия. Весь неизрасходованный спортивный азарт перенес на учебу. Теперь я уверен, что поправлять ошибки при чтении бессмысленно: он меня не замечает и не должен замечать – он один на один со своей неукротимой волей.
Конец ознакомительного фрагмента.