Несерьезные размышления о жизни
Шрифт:
– В двадцать два пятьдесят Эмма Францевна вошла в будуар. Что-то писала, сидя у бюро. В двадцать три пятнадцать вышла. Почти сразу послышались голоса в малой гостиной, но кто там разговаривал, я не разобрал. Звукоизоляция в доме хорошая. Вот как раньше строили!.. В двадцать три тридцать барыня вернулась в будуар и почти час работала на компьютере. Потом ушла к себе, и больше я ничего не слышал, если не считать слабый звон посуды внизу около часа ночи. Утром пришла Глаша и долго прибиралась. Где-то в это время меня и сморило.
– При необходимости Вам сообщат.
Галицкий деликатно зевал в кулак, Федор ходил из угла в угол, огибая по дороге многочисленные кресла и столики с безделушками, я смирно сидела в кресле.
– Скажите, Лев Бенедиктович, а прошлой ночью, когда была гроза, Вы по личной инициативе сидели в шкафу?
– осмелилась спросить я.
Галицкий отвернулся и засопел, как Гоша, когда я застаю его на месте преступления - валяющимся на хозяйской кровати.
– Что просила Ариадна у Эммы Францевны?
– Галицкий, отвечайте. Ваша свобода в Ваших руках, - давил Федор на щуплого филера.
– Она просила продать ей какие-то фермуары, - нехотя выдавил он из себя.
– Фермуары - это как-то связано с мемуарами?
– удивился Федор.
– Нет, это застежка из драгоценных камней на ювелирных изделиях, просветила я мужчин.
– Галицкий, какие еще задания Вы выполняли для Эммы Францевны?
– Слежкой занимался, - угрюмо процедил он.
– За кем?
– За кем скажет, за тем и следил.
– Поконкретней, пожалуйста.
– Ну, она мне давала имена людей и домашние адреса, а я изучал их образ жизни.
– Что за люди?
– Да разные были: чиновник, музыкант, врач, рабочий на стройке, бандит среднего масштаба, банкир... всех и не упомнишь.
– Какие сведения о них Вы добывали?
– Распорядок дня, круг общения, привычки...
– Зачем Эмме Францевне нужны были эти сведения?
Галицкий красноречиво пожал плечами.
– Так. И что же мне теперь с Вами делать?
– Домой отпустить.
– Возьмите лист бумаги и ручку. Идите в светелку. Разрешаю Вам два часа поспать. Потом напишите мне подробно имена и адреса фигурантов, бывших в разработке. Укажите все, на Ваш взгляд, важное по этому вопросу. А также опишите другие задания, которые Вам приходилось выполнять по просьбе Эммы Францевны. Все, свободны.
Галицкий с готовностью бросился из будуара, но у двери остановился.
– Уж, не из разведки ли Вы будете, Федор Федорович? подобострастно вытянул он шею.
– Нет, и не ломайте себе голову. Ступайте, - вельможно взмахнул он рукой.
Мы остались вдвоем, не считая Гоши, который уютно дремал в широком кресле среди вышитых подушек.
– Полина, ты не знаешь, где находится сейф?
– Ты что, собрался вскрывать сейф? Как тебе не стыдно! Прах Эммы Францевны еще не предан земле, а ты
– Полина, девочка моя, я же не для себя стараюсь. Надо же выяснить, что тут за тайны такие.
– Насчет Лизы ты уже все выяснил. А остальное тебя не касается. Все тайны Эммы Францевны умерли вместе с ней, и ты в это дело больше не вмешивайся!
В меня вселился какой-то бес и зло выговаривал растерявшемуся Федору. Я подхватила сонного Гошу и скрылась в своей комнате.
Во мне все кипело и бурлило. Ах, как была права моя двоюродная бабушка: ох, не прост наш Федор Федорович. Для филолога, изучающего матерные частушки, он слишком хорошо разбирается в подделках лицензионных документов и мастерски ведет допрос узников мебели. Только ли судьба Елизаветы Петровны интересует его или это был всего лишь предлог, а на самом деле и он охотится за партийными деньгами или золотыми самородками? Никому верить нельзя!
До темноты я просидела за закрытой дверью. И что самое обидное, никто меня и не хватился.
Вечером я проголодалась и осмелилась покинуть свою обитель. Всех домочадцев я нашла среди яблонь, за столом, накрытым для ужина.
Ариадна, отец Митрофаний, Влад и Федор сидели за овальным столом и смотрели на Аркадия Борисовича, который с аппетитом поглощал янтарную уху. Пустовал стул между Владом и Федором, и мне пришлось устроиться на нем. Глаша налила мне тарелку ухи, остальные уже поели. Федор, как ни в чем не бывало, подмигнул мне и придвинул блюдо с ломтями домашнего хлеба.
Аркадий Борисович доел последнюю корочку, промокнул губы, лоб и щеки салфеткой и блаженно прикрыл глаза. Все молчали.
– Как всегда, в такую жару в морге полетел холодильник, - сообщил нам доктор.
– Будем хоронить завтра утром. Кого смог, я предупредил. При вскрытии ничего подозрительного не обнаружилось, в чем я и не сомневался. По факту смерти никаких дел заводить, естественно, не будут. Тело привезут завтра часам к одиннадцати.
Глаша водрузила на стол ведерный самовар и предложила на десерт хворост со взбитыми сливками и плюшки с вареньем семи сортов.
Аркадий Борисович откланялся, сославшись на неотложные медицинские дела. Федор поднялся вслед за ним, и они вместе двинулись во тьму о чем-то негромко беседуя. Мы остались сидеть за столом, вяло потягивая чай из чашек кузнецовского фарфора.
Ариадна сидела на дальнем конце стола, она выглядела умиротворенной. Я залюбовалась "Царицей египетской". До чего же она была хороша, не смотря на отсутствие привычного слоя макияжа.
Отец Митрофаний хмурил брови, углубившись в какие-то свои мысли. Он неожиданно вскинул голову и проговорил ни к кому не обращаясь: - Истинно, истинно говорю вам, кто скажет горе этой: "поднимись и бросься в море", и не усомнится в сердце своем, но будет верить, что совершиться то, что он говорит, - будет ему.