Нешкольный дневник
Шрифт:
Опергруппа нагрянула в центр, где в результате ожесточенной перестрелки были задержаны двое из четверых «голубых бандитов». Третий был убит, а последнему — главарю банды Роману, он же Ромео, — удалось скрыться.
Но сопротивление оказали не только парни.
К неприятному удивлению оперативников, одна из путан оказала ожесточенное сопротивление. И если максимум усилий проституток в момент задержания сводился обычно к беспорядочному дрыганию руками и ногами, а равно воплям «Мусора — козлы!» и «Сучаррры бацильные!» (а большинство и вовсе принимало задержание как данность, с апатией, переходящей или в презрительные взгляды, или в слезы), — то эта девушка повела себя совершенно неадекватно. Когда вошли в ее комнату и начали
Этим третьим и был капитан Никифоров.
В притоне были найдены оружие и наркотики, а также деньги, причем пятьдесят тысяч долларов, в пяти пачках, не были учтены в бухгалтерии. В ходе следственных допросов «мама» Нина Ароновна поспешила списать все это на своих «постояльцев», в частности на своего недавнего любовника Романа.
Последнего, кстати, так и не нашли. Несмотря на то что искала его не только милиция, но и «крыша» досугового центра, бойцы одной из многочисленных подмосковных группировок. Еще один «голубой убийца», как уже говорилось, был застрелен в процессе задержания, а двое других также не дожили до суда: один, по имени Виталий, повесился в камере, а другому, Алексею, организовали «теплый прием» в камере СИЗО. Всем известно, какая встреча ждет на зоне лиц нетрадиционной ориентации. И хотя члену банды «Ромео и Джульетта» предстояло тянуть срок по бандитизму и разбою, его тут же подсадили в камеру, обитателей которой интересовали совсем другие нюансы биографии Ромео. И потому никто не удивился, когда в один прекрасный день обнаружилось, что Алексей умер в больнице от множественных разрывов прямой кишки и большой кровопотери.
Никого из банды не «дотянули» до суда, и это едва ли можно было признать случайностью.
Но капитана Никифорова поразило не это. Дело в том, что при обыске нашли еще одну вещь, которая позднее не была указана в протоколах, — Казалось бы, что можно укрыть от фиксирования в протоколе после того, как там уже черным по белому пропечатаны и оружие, столько-то единиц, и наркотики, столько-то граммов, и валюта США, столько-то «тонн»?
А был это дневник одной из путан. Как несложно догадаться, той самой, которая оказала сопротивление и была застрелена. Капитан Никифоров без колебаний приобщил бы его к делу, но какой-то коварный черт дернул его полистать страницы, зацепиться взглядом за несколько строчек — и все, больше он оторваться не сумел, хотя никогда не был любителем чтения.
Дневник оказался занимательным. Это легкомысленное, неуместное, в случае когда речь идет о боли и страдании многих людей, слово оказалось справедливо лишь в одном аспекте: дневник проститутки совершенно занял все мысли и все эмоции капитана Никифорова. Нет, он вовсе не был сентиментален или романтично настроен. Не может быть таким человек его жестокой и неблагодарной профессии. На своем веку он повидал достаточно многое и многих; ему приходилось слышать целые истории от путан, которые оправдывали свое продажное ремесло и свою грязную вовлеченность в него всяким разным, как то: тяжелое детство, отчим-изувер, насилие в двенадцать лет, и прочее, и прочее. В его мозгу уже выстроилась привычная схема, согласно которой следовало воспринимать подобные россказни, которые зачастую не очень сильно отличались от правды, а могли быть и чистой воды бредом, брехней, блефом, призванным давить на жалость.
Никифорова не трогали сопли и причитания, а жалобы вызывали только раздражение. Дневник же погибшей девушки, найденный им при облаве, затянул его, как тихий зеленый омут; тем более что покойная подмосковная проститутка была землячкой Никифорова, родом из Саратова, и все началось для нее именно здесь, в родном городе.
…Да, капитана Никифорова сложно
Дневник не содержал жалоб. Каллиграфическим почерком человека, полностью отдающего себе отчет в том, что он делает и о чем рассказывает, был написан этот жуткий документ об одной отдельно взятой жизни.
Им, капитаном Никифоровым, взятой, если прибегнуть к игре слов.
— Я не смог сдать его в архив, — сказал он тихо. — Дело было закрыто за смертью главных обвиняемых, а уж я-то хорошо знаю, какова судьба всех фигурирующих в деле вещественных доказательств, если они, конечно, не представляют финансовой ценности.
Куда только давалось его косноязычие.
Мне почему-то стало неловко: не зная качества мне предложенного, я не мог гарантировать, что возьму текст, и даже малая вероятность того, что Никифорову придется сказать «нет», странным образом вызвала у меня ощущение дискомфорта. К тому же это был тот самый человек, чью фамилию я слышал две недели назад в своеобразном контексте.
— Сколько, вы говорите, он у вас лежит, капитан… м-м-м… а как вас зовут, а то хлестать вас фамилией-званием, как-то, знаете, не очень…
— Николай Григорьевич. Да можно просто Коля.
— Николай, сколько у вас хранится этот документ?
— Где-то два года, я говорил уже.
— Да, правильно. И вы только недавно решились… я так полагаю, вы хотите, чтобы я опубликовал это?
— Ну да. — Он уже совершенно по-хозяйски плеснул себе водки. — Вам… нет? Водки, а?
— Нет, пока воздержусь. Так что такое произошло, что вы решили этот дневник… обнародовать? Два года — это все-таки большой срок. — Я впился взглядом в мрачное лицо Никифорова, в котором не было уже и легкого намека на ту растерянность, которую я ясно читал в его глазах в первые минуты нашего знакомства. Он явно хотел что-то сказать, но словно удерживался от этого, потому что даже не стал глотать только что опрокинутую стопку, держа водку во рту и перекатывая ее от одной щеки к другой. Потом все-таки проглотил, заел ломтиком сыра и выдохнул:
— Просто я не ожидал… это… значит, не ожидал я такого совпадения. Дело в том, что есть у меня один одноклассник. Соловьев его фамилия. Он теперь заправляет несколькими конторами в городе, которые ведают гастролями всяких разных московских певичек и педиков. — Он произнес это так, словно два эти слова на букву «п» были однокоренными. — Гастроли. Ну… вот так.
Я кивнул. Еще бы я не знал Соловьева. Он-то мне про Никифорова и наплел. Сложно не знать Соловьева. В нашем городе любой даже изредка появляющийся в публичных сферах человек обречен на общение с господином Соловьевым.
Вот этот-то деятель культуры и шоу-бизнеса и оказался одноклассником капитана Никифорова. А далее я выслушал еще одну историю, которая сыграла решающую роль в решении Николая обратиться ко мне.
Однажды Соловьев пришел в гости к Никифорову. Дома не оказалось ни самого Никифорова, ни его жены и дочери. Только мама. Несмотря на то что отношения между бывшими одноклассниками были весьма прохладными, матушка Никифорова всегда относилась к Соловьеву с симпатией. Потому, поболтав с ним о том о сем, она оставила его дожидаться своего сына, а сама вышла в магазин.
Будучи человеком бесцеремонным, к тому же только что дернувшим «дорожку» кокаина, Соловьев развил в пределах квартиры бурную деятельность: просмотрел пару видеокассет, порылся в бумагах на столе капитана и выудил этот самый дневник. Тут же прочитал (того, кто знаком с действием психостимулятора, в частности кокаина, в теории, не говоря уж о практике, не удивит такая активность) и заорал, что это круто. Когда пришел Никифоров, Соловьев тут же заявил, что у него есть что-то наподобие, и был искренне удивлен, когда капитан вознамерился набить ему рожу. Впрочем, справедливое негодование Никифорова несколько улеглось, когда Соловьев сказал ему: