Нешкольный дневник
Шрифт:
— Я не просто так. Если бы у меня не было особых причин, я никогда не сказал бы тебе, что наткнулся на этот вот дневник этой, как ее…
— Кати Павловой.
— Вот-вот. Если бы не было особых причин…
— А что, у тебя есть особые причины? — резко спросил тогда капитан Никифоров.
— А вот есть. Просто, разбирая этот дневник, я наткнулся на несколько знакомых имен. Я уже встречал все эти имена: Катя Павлова, «мама» Нина Ароновна, сутенер Фил, Ромео, Корженевич и Шуб… Лечо Шароев, и вообще.
— Встречал? Где?
— Я купил ноутбук. Дико навороченный ноутбук, такая модель стоит
— Какие интересные совпадения! — угрюмо сказал Соловьеву капитан Никифоров. — Если это тот ноутбук, о котором я думаю, то он принадлежал как раз этому «голубому» Ромео… ведь ты прочитал весь дневник Кати?
— Если ты имеешь в виду то место, где она упоминает этого Ромео, настукивающего что-то на клавиатуре ноутбука, который он где-то спер… то я это прочитал.
— А как выглядел тот парень?
— «Как выглядел», «как выглядел»… хреново он выглядел. Наверно, торчал он на «гере» конкретно, потому что взгляд у него совершенно дикий был. А ноутбук он без зазрения совести спихнул. Я даже думаю, что это вовсе и не Ромео никакой был, если это тот самый ноутбук, что упоминается в дневнике этой твоей Кати Павловой. — Соловьев даже подпрыгивал, так его распирала энергия и так, напирая и сминая одно другим, вылетали из него многочисленные шумные слова. — Наверно, тот нарк перехватил этот ноут… где-нибудь на леваке его схомячил, а потом и толкнул по бросовой цене первому попавшемуся платежеспособному… я это и оказался. — Он недоговаривал фразы. — Ты. вот что, капитан… давай-ка издадим это дело. 11охлеще любого криминального романа получится, тем более что чтиво современное сплошь выдавливают, как засохшую зубную пасту… высасывают из пальца, лепят откровенную туфту, в общем… а это, что у нас, дневники от Кати этой и от РОмео, которого мусора так и не нашли… это же прокатит за милую душу! А, так как?
Никифоров посмотрел на него искоса и уже хотел указать направление, в котором драгоценному одноклассничку следует убираться, когда тот, очевидно угадав наиболее вероятную реакцию Николая, примирительно заговорил:
— Ты пойми, что если ты начитался этой Кати и думаешь, что выставлять ее сокровенное на всеобщий просмотр — это кощунство… так глупо это, если ты в самом деле вот так думаешь! Между прочим, это очень глупо!
— Да ты хоть знаешь, как мне эта тетрадочка досталась, которую ты тут лапал, Соловьев?
— Беспредметно подходишь к теме, Коля. Это не дело.
Капитан Никифоров посмотрел на остатки водки, долил их
в свой стакан, после того как я в очередной раз отказался. Потом хмуро произнес:
— В общем, уговорил он меня тогда. Кстати, к вам порекомендовал пойти тоже он. Не знаю… наверно, правильно говорил, что не надо это придерживать у… пусть даже у сердца. Пусть и другие знают. Может, и глупо говорю, как он мне тогда несколько раз повторил, но…
— Понятно, — сказал я. — Вот эта шикарная распечатка, наверно,
— Так вы посмотрите?
— Да, — ответил я. — Сегодня же.
— Тогда я пойду, пожалуй, — сказал Никифоров. — Дождь там, вон как раскочегарило. Я там от себя несколько слов написал… А если что… если что надумаете, то позвоните мне домой… у вас того… бумажка есть, телефон чтобы записать?
На прощание он сказал с порога:
— Если то, что я написал, вам не подойдет, то вы уж из-за этого не бракуйте все… весь текст. Хотя тут вся правда. Я из-за этой правды… даже работу сменил… и…
Недоговорив, он нырнул в темный прогал лестничной клетки, и гул удаляющихся шагов вскоре стих.
5
После ухода капитана Никифорова я не сразу обратился к принесенному им тексту, точнее, двум текстам от разных авторов, механически сложенным, спрессованным в один. Мне позвонили из издательства, попросили спешно отрецензировать несколько пробных проектов серий, так что следующие два дня я совершенно не смотрел в сторону бумажкой стопки, принесенной Никифоровым. Она лежала на холодильнике, то есть там, куда я ее положил, прежде чем пошел проводить гостя до порога. Судьбой никифоровских листов интересовались разве что тараканы, которым в моей квартире до всего есть дело: они маршировали по тексту, как советские войска на Параде Победы, а самый жирный и усатый изображал маршала Рокоссовского.
Впрочем, скоро у меня дошли руки и до тараканов, и до текста Никифорова. Первых я выморил, а стопку бумаг сначала просмотрел, как говорится, по диагонали, а потом начал читать, впитывая каждое слово. Эффект… эффект был сильнее, чем я мог предполагать. Скажем так
Ночь прошла, как только, коротко треснув, перегорела лампочка в моем прикроватном светильнике. Только в этот момент я обнаружил, что за окном разводит унылые серые ладони рассвет, что всю ночь удушливо хрипевшие деревья у дома вдруг замерли как будто в ожидании и черная рука одного дерева уперлась в мой подоконник, а потом сухо выстрелила, срываясь.
Утро.
Немного было случаев в моей жизни, когда время не капает, как воск с ночника, а катится, словно в убыстренной съемке, и казалось, что только-только смежила глаза черная ночь, так нет же… вот, словно больной серый кот, мокрый, в седой, размытой дымке, ластится к стеклу рассвет. Так прошла и эта ночь, сгинула, а когда я ввернул в патрон новую лампочку, разыскав ее в пыльном кошмаре антресолей, то мне осталось перевернуть только два оставшихся листа из стопки, оставленной мне капитаном Никифоровым.
Девочка Катя талантлива.
То есть — была.
Ее дневник публикуется по рукописи, потому ряд мест имеет спорный характер, а отдельные слова или строчки перечеркнуты или вымараны. Кое-где почерк скачет и сминается, словно сорвавшаяся с виража гоночная машина, вогнавшая свой корпус в бетонный отбойник. Вероятно, Катя была пьяна или под наркотой, когда писала… а иной раз строчки приобретают чеканную стройность и ту же беспощадность, что и в смысловой наполненности слов.
Порой чувствуется ледяная рука стресса.