Несколько дней из жизни следователя (сборник)
Шрифт:
Сомневаться было не в чем. Спорить — тем более. Статья 191, часть вторая. Все правильно. Для составления плана расследования Пархоменко дал стажеру пять суток. «Зачем так много? — недоумевал Владимир. — Все и так ясно».
Ждать, пока истекут пять дней, представлялось совершенно зряшным делом, тем более что сам Ерохин вину свою признавал полностью.
На другой день Панферов переступил порог кабинета прокурора. Тот внимательно просмотрел план расследования, поднял глаза на стажера.
— Вы сделали только половину того, что должны были
Панферов опустил глаза, не выдержав взгляда прокурора. А тот, помолчав, продолжал:
— Побеседуйте еще раз с самим Ерохиным, поговорите с его товарищами по работе, побывайте в семье. Постарайтесь понять что послужило причиной этого происшествия. И не торопитесь делать выводы. Ведь в ваших руках — судьба человека.
Оставшихся трех с половиной суток теперь показалось Владимиру ничтожно мало для того, чтобы ответить на все заданные прокурором вопросы. Надо было, как говорится, брать ноги в руки.
Эти трое с половиной суток пролетели как миг, но зато потом, докладывая Пархоменко, Панферов был убежден, что лишать свободы Ерохина нельзя. За него горой были ребята из бригады. Жена, укачивая на руках малолетнего сына, не могла поверить, что ее муж, «который мухи не обидит», мог не подчиниться милиции. Соседи говорили о нем, как о добром и покладистом парне и подтверждали свои рассказы примерами. Да и сам Ерохин переживал и казнился так, что на него нельзя было без боли смотреть...
...Ерохин был наказан условно. И по сей день, получая от него поздравительные открытки к праздникам, в которых он коротко сообщал и о своей жизни, Панферов лишний раз убеждался в правоте того давнего решения. Но, помнится, еще долго после завершения своего первого дела Панферов ощущал в душе горький осадок: почему не задумываются люди, подобные Ерохину, как очень легко испортить себе жизнь. Порой хватает для этого нескольких минут.
...Позже свои беседы с прокурором Владимир назовет «уроками Пархоменко», которые очень пригодятся ему в общении уже со своими учениками, теми, кого отдел кадров направит стажерами во вновь созданную прокуратуру Железнодорожного района столицы.
Уроки Пархоменко... Теперь, спустя много лет, Панферов до конца понял, что те уроки профессионального, очень специфического мастерства на самом деле были подлинными уроками настоящей жизни.
Из беседы с Панферовым
— Вы двадцать лет в органах прокуратуры, — говорю я Панферову. — Если этот ваш трудовой стаж разделить на две части, какая, на ваш взгляд, была для вас
— Сложный вопрос... — Владимир Константинович надолго задумывается, и я, воспользовавшись паузой, разглядываю переплеты на книжных полках, развешанных по стенам комнаты. Тут и классики, и современные писатели. Знаю, что он следит за новинками, обязательно старается прочесть вещи, вызывающие споры и читательские обсуждения. Любит многие книги и многих писателей. Но на первом месте, вне всякого сомнения, — Федор Михайлович Достоевский.
— Да, сложный вопрос... — задумчиво повторяет Панферов.— Они обе трудные, эти половины моего, как вы сказали, трудового стажа. Но если измерять трудность по шкале ответственности, то вторая, конечно же, перетянет...
Мне было понятно, что он имеет в виду. Во вновь образованном Железнодорожном районе, куда Панферов получил назначение, ему пришлось создавать прокуратуру, то есть начинать с нуля.
Из шестнадцати штатных работников лишь трое, включая самого прокурора, имели опыт практической работы. Остальные были стажерами.
— Если бы у меня за плечами не было школы Пархоменко,— признается Владимир Константинович, — мы бы не смогли (я имею в виду коллектив прокуратуры) так быстро встать на ноги. Приходилось учиться и работать одновременно. Ведь никто же не сокращал нам объем работы только потому, что большинство сотрудников прокуратуры были совсем молодыми людьми!
Считаю, что нам помогло очень быстро развившееся чувство коллективной ответственности. Я не уставал повторять ребятам: если у вас возникла в чем-либо трудность, то это трудность не Панферова или, скажем, Иткина или Князевой, — это трудность наша общая, трудность прокуратуры Железнодорожного района Москвы. И, может, потому, что большинство сотрудников были молодыми, мы очень ревностно относились к авторитету нашего, тоже молодого учреждения.
Я не помню, чтобы отдавал на этот счет какое-нибудь распоряжение, но каждый перед тем, как уйти домой, заходил ко мне и отчитывался о проделанном за день. Это было само собой разумеющимся. Как и участие каждого сотрудника в составлении плана работы прокуратуры на квартал или полугодие. Каждый приносил свои предложения, и мы очень подробно обсуждали, почему он предлагает именно это, а не что-то другое. Все это помогало ребятам очень быстро расти и профессионально, и, я думаю, человечески.
Прошу Владимира Константиновича рассказать о каком-нибудь случае, так сказать, «совместной» работы с молодыми подопечными.
— Этих случаев... — Панферов, глядя на меня, покачивает головой, — знаете, сколько было!.. Кстати, именно в те годы я впервые убедился, что успехи учеников приносят удовольствие гораздо большее, чем свои собственные.
В дверь постучали, вошел невысокий, коренастый мужчина:
— Я в отделение милиции, Владимир Константинович. Ко мне нет вопросов?
— Нет, Владимир Вениаминович. Если что-нибудь там изменится, позвоните.