Несколько дней из жизни следователя (сборник)
Шрифт:
— Цинизм? Так и выразилась?—переспросил Гольст.
— Да, Надежда Федоровна произнесла именно это слово. Еще удивлялась, почему Борис так меркантилен. Точнее, она называла его крохобором.
— Уж ей-то не знать, откуда весь этот набор,—усмехнулся Владимир Георгиевич.—Плоды воспитания родителей. Горькие плоды,—он помолчал.—Ну ладно, давайте вернемся к вопросу: убийство ли это? Вопрос наиглавнейший. Жаль, конечно, упущено много времени. Но кое-что все же у нас есть...
И Гольст, и Ворожищев отлично понимали, какая это была помеха для следствия — упущенное время. Тускнеют отдельные
Повторный осмотр дачи ничего не дал. Комната, в которой погибли Александр Карпович и Надежда Федоровна, не раз уже была прибрана, вымыта, и какие-либо следы, которые как-то помогли бы следствию, отыскать было чрезвычайно трудно. Но оставался протокол осмотра места происшествия и фотоснимки, сделанные оперативной группой, прибывшей в Быстрицу утром первого сентября. Они и явились объектом тщательного изучения. Следователи возвращались к ним еще и еще раз.
— Я вот думаю,—заметил Гольст, просматривая листы дела с фотографиями погибших,—мог ли человек остаться в такой позе после выстрела в себя?
— Мне самому не дают покоя снимки,—признался Ворожищев, разглядывая страшные документы, запечатлевшие трагедию.— Что-то здесь не вяжется с самоубийством.
— Смотрите, лежит на спине, руки вытянуты вдоль тела,— Гольст листом бумаги прикрыл на фотографии голову погибшего.—Полная расслабленность, спокойствие. Словно спит человек. Если бы он стрелял в себя сам, то наверняка после отдачи ружья руки у него были бы откинуты в стороны, туловище несколько развернуто, что ли... В общем, тело лежало бы по-другому.
— Может, положение трупа изменили?—высказал предположение Ворожищев.
— Все свидетели, начиная от Бориса и Ольги и кончая соседями, которые прибежали на выстрелы, говорят, что никто ничего не трогал.
— А убийца не мог?
—Зачем?—в свою очередь спросил Гольст.
— Ну, чтобы инсценировать самоубийство...
— Но откуда убийце знать, как должен лежать самоубийца» Это, во-первых. Во-вторых, в комнате было темно. Вернее, она чуть освещалась от фонаря с улицы. В-третьих, Ветров был укрыт одеялом.
Гольст нашел в деле нужное место — показания Бориса. По его словам, когда он вбежал в комнату, то стащил с отца одеяло, пытаясь разглядеть ранения. Ружье при этом упало на пол.
— Опять же ружье,—развивал свою мысль Гольст.—Могло ли оно остаться на кровати, если бы Александр Карпович стрелял а себя сам?
— Хотите сказать, что в силу отдачи оно должно было упасть на пол?—уточнил Ворожищев.
— Скорее всего. Хотя утверждать это категорически трудно. Надо, по-моему, выслушать мнение баллистов.
— Несомненно,—согласился Ворожищев.—Не понимаю, почему этого не сделал следователь, который первым вел дело.
— Мы должны точно знать,—продолжал Гольст,—под каким углом был произведен выстрел в Ветрова и где должно было оказаться ружье в результате отдачи.
— Да, да, баллистическая экспертиза необходима,—заключил Ворожищев.—Это поможет прояснить картину.
Проведение посмертной психиатрической экспертизы — дело весьма хлопотное и трудное. Психическое заболевание не оставляет явных следов на теле,
Александр Карпович Ветров на учете у психиатров не состоял. Единственный раз его признали больным шизофренией в далеком 1943 году. Но чем с большим числом родственников, друзей и сослуживцев погибшего беседовали следователи, тем сильнее укреплялись во мнении, что у Ветрова была вполне нормальная психика. Так почему же в 1943 году его признали шизофреником? Врачебная ошибка? Симуляция?
Инспектору уголовного розыска капитану Самойлову удалось разыскать одного человека, знавшего Ветрова со времен войны. Это был Чичков, пенсионер и инвалид. Он служил вместе с Александром Карповичем в запасном полку. Чичков, в отличие от Ветрова, попал в действующую армию, воевал, был ранен. Встретился со своим однополчанином в конце пятидесятых годов, когда Ветров уже ходил в начальниках. Жилось Чичкову нелегко: часто болел из-за ранения. Он попросил Александра Карповича помочь ему в устройстве на подходящую работу. Тот пообещал и отделывался обещаниями несколько месяцев, так ничего для старого знакомого и не сделав...
— Как же это?—удивился капитан.—А воинская дружба?
— Нашли вояку,—горько усмехнулся Чичков.—Ветров только и мечтал о том, как бы застрять в тылу. Помню, случай у нас был на учениях. Одному пареньку из нашего взвода оторвало три пальца на правой руке. Патрон взорвался. Комиссовали, естественно. Ветров признался мне тайком, что завидует ему. Я говорю: вот дурья башка, чему завидуешь? Он засмеялся: для настоящего мужчины главное — голова. А что, мол, толку, если руки будут целы, а башку оторвет.
Почему Ветрова освободили от службы в армии, Чичков не знал.
Капитан Самойлов рассказал об этой беседе следователю Гольсту.
— Выходит, Ветров мечтал, чтобы его комиссовали, — прокомментировал свой рассказ Самойлов. — И нашел себе вполне подходящую болезнь: и голова, и руки целы остались.
— Как же его врачи не разоблачили?—покачал головой следователь.—Ведь в те времена были очень большие строгости.
— А может, подкупил кого. Тогда тоже продажные шкуры встречались. В общем, Ветров-старший — тот еще патриот! — Самойлов махнул рукой. — Интересно, что говорила ему совесть, когда он после войны каждый год девятого мая принимал поздравления и подарки?
— Она, вероятно, шептала так тихо, что он ничего не слышал,—усмехнулся Владимир Георгиевич.—Ну что ж, для нас из всего этого важно сделать вывод: болел Ветров шизофренией или нет, мог покончить с собой на этой почве или не мог?
— По-моему, это такое же самоубийство, как и его шизофрения,—заметил капитан.
— Теперь о другом, Леонид Витальевич. О знакомых Ветрова-младшего. Вернее, о его бывших любовницах...
— Этот выкидывал фортели, — сказал Самойлов. — Есть у Бориса дружок, некто Полонский...