Несколько дней в августе
Шрифт:
— А что делать, Евгеньич?
— Трудно сказать. Возьмем твой стержень — «Монолог актрисы кукольного театра». «Слова и жесты — все известно, но тренируюсь дотемна ползти, стоять, бежать на месте: была б макушка не видна…» Песня хорошая, и это гвоздь, на котором должна держаться картина. Знаешь, меня всегда поражали куклы-марионетки. Как они опутаны нитями, и каждая ниточка что-то в себе несет. Жест, движение, взгляд. Малейший срыв — и кукла безжизненно замирает. А если присмотреться… Как часто мы зависим от случайностей, совпадений, действий совершенно неизвестных нам людей, чужих слов, слухов, сплетен, неписаных правил, обрушивающихся на нас гигантским водопадом
— Кажется, я понимаю тебя, — прошептала Варвара. — Я подумаю.
Марина вышла на кухню и через десять минут вернулась с чаем.
— Спой для нас свою последнюю, — попросил Тоша, — а потом займемся техникой.
— Просто так? — спросила Варвара.
— Просто.
Варвара опустилась на тахту, откинула копну черных, блестящих волос.
Ласточки летом беспечны,
Но наступает вечер,
Падают на асфальты
Черненькие тела.
Что нам до них, до милых,
Веруя в справедливость,
Мы подбираем утром
То, что звало вчера…
— Мелодия пойдет, — заметил Тоша, — а текст не годится. Кто автор? Олег? Созвонимся, я ему кое-что подскажу.
— А мне понравилось, — сказала Марина.
Варвара была у них до обеда. И Марина удивилась, каким жестким, требовательным, временами упрямым становился Тоша. Они действительно работали, и работали тяжело.
— Вот так, — сказал Тоша, когда ушла Варвара. — А на следующей неделе обещал заглянуть Баринов.
— Как? — изумилась Марина. — Август Баринов?
— Август, — подтвердил Тоша. — Правда, с рождения его звали Алексеем, но посуди сама, какое это имя — Алексей. Ты послушай, как звучит: А — лек — сей. Лек — явно выпадает. А сей? Сей певец? Пришлось придумать — Август. А фамилия подходящая: Ба-ри-нов! Звучит, приманивает! Август Баринов. С этого мы с ним и начали. Помнится: скромный и застенчивый юноша. Вначале краснел от букетов. Когда это было?..
— И он действительно к вам придет?
— Обязательно. У него что-то там не ладится с концовками. И это уже стали замечать.
— Антон Евгеньевич, миленький, — взмолилась Марина, — а можно, я у вас еще немного поживу?
— Поживи, — согласился Тоша.
Марина жила уже вторую неделю у Тоши и Муратова. Она привыкла к многочисленным знакомым и приятелям, заглядывающим в эту захламленную, несмотря на все ее старания, квартиру. К знаменитым случайностям и к случайным знаменитостям, как любил говорить Тоша. Она привыкла ко многому, но никак не могла привыкнуть к некоторым странностям Тошиного характера. Очень часто Тоша «выключался». Он мог забыть, кто он, куда идет, зачем идет, наблюдая за привлекшим его внимание человеком. Мог часами сидеть на
«Знаешь, ребенок, — говорил он, — величайшее дело в нашем умудренном мире — наличие случайностей. Мне всегда везло на необычное. Надо уметь всматриваться. Сколько жестов, взглядов, ухмылок, движений таит в себе человечество. Недаром сказано: „Так сыграть может только непрофессионал!“ Понимаешь: сыграть — не играя. И я „отлавливаю“ все новое, необычное, интересное. „Отлавливаю“, запоминаю и предлагаю друзьям. Иной раз одного движения губ, поворота головы, взмаха рук достаточно, чтобы сделать образ, показать характер. Детали — важнейшая вещь!»
Марина принимала Тошины оправдания, но ей было все-таки обидно при мысли, что человек, идущий рядом, через секунду может забыть о ее существовании, «отлавливая» гримасу какой-нибудь зевающей старушки.
А иной раз Марине казалось все происходящее сном — откроет она глаза, и не будет этой странной квартиры, не будет Тоши и Муратова, а за дверью раздастся всхлипывающий, полупьяный голос матери, и радио возгласит со стены: «Сегодня в Калининграде ожидается ясная, безоблачная…»
Но нет, она жила в Москве, она гладила Тоше рубашку и брюки, уже к ней, а не к нему, приходил по утрам, за своей порцией молока, самодовольный Муратов, и ее уже знали в соседнем магазине, где один из молодых продавцов, Санек, не раз предлагал ей «составить вечер». И даже фонари на Тошином участке подмигивали ей как старой знакомой.
Нельзя сказать, чтобы Тоша вел упорядоченный образ жизни. Он не пропадал по ночам, как Муратов, но днем был непредсказуем. На телефонные звонки Марина отвечала: «Он будет через полчаса». «Позвоните часа через четыре». И в трубке понимающе благодарили. Судя по Тошиным ботинкам, которые Марина тщательно отмывала, он ухитрялся находить самые грязные дороги столицы. Может быть, именно в этом у него было так много общего с Муратовым? Но зато Тоша мог попасть на любой спектакль. Его все знали и снисходительно прислушивались к его замечаниям. Марина умело напрашивалась на спектакли, о которых с благоговейными нотками в голосе рассказывала ее бывшая учительница литературы. Спектакли были так себе.
А сегодня Марину разбудил Муратов. Он теребил ее за плечо лапой до тех пор, пока она не проснулась.
— Ты совсем обнаглел, Муратище! — возмутилась Марина, но кот уже бодро побежал на кухню. Марина потянулась, застегнула верхнюю пуговицу пижамы и опустила ноги в большущие шлепанцы. За дверью, что-то насвистывая, стучал на пишущей машинке Тоша.
— За столько лет, — громко сказала Марина, — с вашими-то способностями можно было научить кота самому открывать холодильник.
— Проснулся, ребенок? — спросил Тоша, не прекращая стука.
— С добрым утром, Антон Евгеньевич! — Марина поклонилась закрытой двери и пошла на кухню.
Тоша появился на кухне, когда Муратов слизывал последние капли молока с блюдечка.
— Здравствуйте, люди! — сказал он. — Мари, ты не могла бы сегодня на обед сообразить нечто выдающееся?
— Ожидаются гости? Варвара, Баринов или Федор Лутковский?
— Нет, Рина, — улыбнулся Тоша, — из зарубежного турне вчера возвратилась моя давняя знакомая. Ее имя тебе ничего не скажет, а инструмент, коим она владеет, показывают сейчас лишь в музеях да в передаче «Забытые звуки», но она, — его лицо просветлело и он встряхнул головой, — обещала быть!