Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
Подергав за края, я убедился, что этот толстый, лохматый и змееподобный обрывок должен выдержать вес моего тщедушного тела. Хорошенько намылив этот обрывок, я привязал один конец к трубе, а из второго сделал петлю. Просунув в нее голову, я затянул узел, так, чтобы он находился под подбородком, а потом подумал, что хорошо бы умереть в ее белье, — не снимая петли, я натянул на себя трусики, надел бюстгальтер.
— На черта мне нужна такая жизнь, приятель! — сказал я пауку и быстро поджал под себя ноги, надеясь обрести вечный покой в таком скрюченном состоянии. Труба проходила невысоко, над краном, и табуретка не понадобилась.
Мне не повезло. Лохматый намыленный обрывок мгновенно оборвался, и я даже не успел почувствовать, как петля, стягивающая мою шею, переносит меня к воротам смерти. Я ударился лицом о кран, из носа потекла кровь. Было больно, и умирать мне почему-то расхотелось. Я лег в ванну и задрал голову, чтобы остановить кровь. На шее, словно ошейник, болталась лохматая веревка, оборванная рядом с трубой. Что мне делать дальше, я решительно не знал. Давно известно, что все женщины коварны и непостоянны. И зачем я ее полюбил? Полюбил маленькую грудь с розовыми сосками, родинку на левой, словно у лермонтовских героинь, щеке, и все остальное, что никогда не смогу позабыть…
Когда из носа перестала течь кровь, я отправился на кухню и еще не знал, что там буду делать, — возможно, возьму нож, а потом наполню ванну горячей водой и вскрою вены. Умирать мне расхотелось, но я не был уверен в этом до конца.
На улице было совсем светло. Выглянув в окно, я подумал, что сплю, — у подъезда стоял вчерашний катафалк, хотя его тут не должно было быть. Он уехал несколько часов назад, еще ночью, а я все это время валялся в ванне, с ума сходя от любви, тоски и одиночества, а под конец неудачно повесился. Если бы у меня был револьвер, черта с два я смотрел бы сейчас в окно.
Но это не было ни сном, ни приступом той странной болезни дежа вю, когда тебе кажется, что это с тобой когда-то уже происходило. Катафалк действительно стоял под окнами, огромный черный «Форд», и вдоль правого бока тянулась светлая и, судя по всему, свежая царапина.
Потом из машины вышла Эльвира, все в том же голубом кожаном комбинезоне, и, увидев мою рожу в окне, приветливо помахала мне моей шляпой. Я пошел открывать ей дверь, но, вовремя вспомнив, в каком идиотском виде могу предстать перед ней, бросился как ошалевший в ванную, сорвал с шеи лохматую петлю, снял трусики и бюстгальтер. Надел розовый халатик и только потом открыл дверь.
— Ты забыл в машине свою шляпу, — входя, сказала Эльвира.
— Верно, — согласился я и подумал, что там, куда я только что собирался отправиться, шляпа вряд ли нужна. — Я бросил ее между сиденьями, а когда уходил, забыл про нее.
Эльвира вручила мне шляпу, и я увидел, что она тоже в пятнах крови.
— Я не разбудила тебя? Еще очень рано.
— Нет, я так и не ложился спать.
— Не спал? Совсем?
— Да, бессонница. Иногда это со мной бывает.
— А я люблю поспать. Но сегодня мне нужно было встать рано, нужно съездить за город к бабушке. В машине я увидела шляпу и подумала, что ее нужно вернуть.
— Очень любезно с твоей стороны. Ты проходи, нет, не сюда… в комнату.
Я закрыл дверь в ванную, которая оставалась открытой, и выключил в
Эля разглядывала обстановку в комнате, я разглядывал Элю. У нее были широковатые скулы и вздернутый носик. Заметив, что я смотрю на нее, она дружелюбно улыбнулась мне, так же дружелюбно смотрели ее зеленые глаза.
— У тебя кровь на лице, — сказала она.
— Да, знаю, — ответил я. — У меня из носа шла кровь. Я ударился нечаянно.
Я послюнявил палец и принялся оттирать засохшую под носом кровь.
— И вчера ты был весь в крови. У тебя вся одежда была в крови. Тебе нужно замочить ее, иначе потом трудно будет отстирать. И шляпа твоя тоже в крови…
— Хочешь знать, откуда эта кровь?
— Если не считаешь нужным, лучше не говори.
— Это кровь моего товарища. Его вчера испыряли ножами в парке. Но он жив, — уверенным тоном добавил я, — его увезли в больницу, и скоро он поправится. Раны у него малюсенькие, и органы, скорее всего, не задеты. Просто натекло так много крови, что даже я испачкался. Ему сделают переливание, и он поправится.
— А в какую больницу его увезли?
— Не знаю, нужно будет уточнить. Скорее всего, в дежурную на Ботевградской улице.
— Хочешь, навестим его вечером вместе?
— Буду рад, если составишь мне компанию.
— А за что зарезали твоего товарища?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Сразу в голову ничего и не пришло, что бы такое ответить поприличнее. Не скажешь же ей, что испыряли ножами Михаила за то, что он онанировал, подглядывая, как писают молоденькие девушки, сверкая голыми задницами прямо у нас под носом. Впрочем, девчонки, из-за которых его испыряли, так и не сходили в туалет. На одной из девчонок были кружевные трусики, и Михаил мечтал посмотреть на них.
— Вышел небольшой скандал, — соврал я. — Такая, знаешь, получилась заварушка, где не поймешь, кто прав, а кто виноват… Те парни, струсив, пустили в ход ножи. Меня они почему-то не тронули.
— Наверное, все это случилось из-за девчонки?
— Конечно, — сказал я. — Все беды только от них.
Эля засмеялась и ответила:
— И радости без них тоже не бывает.
Я промолчал, понимая, что она совершенно права. Потом Эля предложила мне съездить вместе с ней за город, где в поселке Луховка живут ее дедушка и бабушка. Я с радостью согласился, потому что, хотя я и домосед, мысль оставаться в пустой квартире, пусть даже в обществе молчаливого паука, показалась мне невыносимой. От тоски и одиночества я придумал бы что-нибудь новенькое, раз уж у меня нет револьвера. Например, обмотал бы ноги оголенным проводом от удлинителя, а потом спокойненько вставил в розетку вилку удлинителя, как это я видел давным-давно в какой-то книге по судебной криминалистике.
На нашу машину оборачивались и смотрели так, будто по дороге полз оживший вдруг доисторический ящер. Огромный черный «Форд», который когда-то развозил покойников где-то в Германии, сейчас неторопливо катил по малооживленным саранским улицам, вызывая удивление у прохожих и шок у водителей, некоторые из которых сигналили нам, приветствуя. Дескать, наше почтение, господа труповозы.
Дедушка Эли работал позади одноэтажного кирпичного домика: топором обстругивал большой деревянный крест.