Несколько шагов до прыжка
Шрифт:
— Я бы сказал, что для этого ещё рано, — мягко ответил Альбус. — Мальчику двадцать лет, некоторые в этом возрасте ещё выступают на Чемпионате юниоров, и…
— Криденс — не «некоторые»! — у Геллерта аж глаза блеснули. — Он уже два года на этих чемпионатах не выступает, и мы должны забыть про тот детский сад, который он сейчас катает в короткой! Право, Альбус! Голубые рубашечки, полька Штрауса… ты ему ещё «К Элизе» на произвольную предложи! Да что там мелочиться, собачий вальс сразу!.. Подобная мягкость — это уже не наш уровень, неужели ты не понимаешь?
Альбус кашлянул
— Геллерт. Ты не хуже меня — даже, пожалуй, лучше — знаешь, что собачий вальс для одиночного проката как раз достаточно сложен. Он подойдёт вовсе для показательных выступлений, но никак не для соревнований. И если бы я действительно его предложил, ты бы сказал мне именно это. Там не на что опираться. Нельзя сложить хоть какую-то цепь элементов.
«Отпустите меня, — отчаянно думал Криденс, постепенно закипая, — пожалуйста, просто отпустите меня в парк напротив, я поваляюсь там на травке и вернусь через пару часов, когда вы выдохнетесь, наконец… Нет, через пять. Нет, никогда, потому что вы в принципе, мать вашу, не выдыхаетесь!»
Геллерт закатил глаза:
— Правильно, а теперь, вместо конструктивного ответа, сделай вид, что ты не понял мою аллегорию. Таким путём мы непременно быстрее придём к консенсусу. Альбус, тебе лень работать? Тебе не хочется с ним возиться и ставить ему элементы?
«Убью, — бессильно подумал Криденс. — Обоих. Меня, конечно, вряд ли оправдают, но хоть удовольствие получу…»
Теперь глаза сверкнули у Альбуса:
— Пытаешься обвинить меня в непрофессионализме?
Криденс не выдержал.
Стукнув по столу бокалом из-под коктейля, он глянул сначала на одного, потом на другого, и выдохнул:
— Если вы сейчас же не прекратите, я вас при ближайшем удобном случае коньками по голове огрею, обоих, по очереди! Сколько можно? Проблема есть — давайте решать, а не вокруг неё плясать, ладно?
Вообще говоря, он редко позволял себе подобные вспышки. До сих пор, бывало, боялся их. Изредка. Но сейчас, когда они решали важный вопрос, никаких вечных пререканий наставников он слышать не хотел. А за весь период сотрудничества уже выучил: остановить их можно было только так.
Альбус с выражением безграничного терпения на лице опустил ладони на скатерть. Геллерт откинулся на спинку своего стула и глянул на Криденса, прищурившись:
— И что ты сам думаешь? Как мы будем это решать?
Криденс постарался не отвести взгляд. Когда Геллерт пялился на него… вот именно так, как сейчас, ему хотелось то ли сбежать подальше, то ли начать кивать китайским болванчиком, со всем соглашаясь.
Так, к чёрту, надо быть твёрже. Он же это умеет, так какого?..
— Сам? — он дёрнул плечом. — Сам я с тобой согласен. Мне нужно менять подход и демонстрацию, и мне кажется, что я могу. И думаю, что хочу. Но ты… ты ведь уже что-то придумал, да?
Геллерт глянул на Альбуса и победно ухмыльнулся. Тот, умудряясь сохранять терпение, уставился на него с поразившим Криденса спокойствием и ожиданием.
— «Le bien Qui Fait Mal», — протянул Геллерт, безбожно коверкая французское произношение. — Из «Моцарта».
— Там же один вокал, — нахмурился
— И что?! Это должно волновать не тебя, а меня, и вот меня-то как раз не волнует! И к тому же, ты сейчас в корне не прав. Не «один». Был бы «один» — это считалось бы а капелла, а с этим, сам понимаешь, не стоило бы выступать.
— Придираться к словам, Геллерт, — слегка назидательно произнёс Альбус, — это тоже не то, что нужно делать, чтобы быстрее достичь компромисса.
— Я сказал «консенсуса», а не «компромисса», Альбус, — Геллерт почти обиженно дёрнул головой. — Мне кажется, тебе нужно пропить курс стимуляторов памяти или ещё что-то в этом духе, я не разбираюсь в подобном, мне-то без надобности…
Криденс застонал и уронил голову на стол.
Это никогда не кончится.
— Не хотелось бы тебя расстраивать, — донёсся сверху голос Альбуса, — но наша с тобой разница в возрасте не столь велика, чтобы ты тоже мог… безнаказанно не волноваться о подобных вещах, Геллерт.
— И на что это был намёк? Собираешься внушать мне, что, дескать, я тут ничего не говорил и не пытался менять Криденсу презентацию и манеру исполнения, ты-то хорошо помнишь, что этого не было? Вот уж не ожидал от тебя…
Криденс стиснул зубы и всё-таки поднял голову. Судя по тому, что Геллерт пошёл по тропинке «сам придумал, сам обиделся», пора было подключать артиллерию потяжелее, чем невинное «коньками огрею».
— Значит так, — выдохнул он, пытаясь посмотреть на них обоих максимально свирепо, — перестаньте уходить в дебри ваших склок, пожалуйста. Или я просто разорву нахрен контракт, поняли? И уйду куда-нибудь, где поспокойнее. К Грейвзу, например.
На лицах напротив нарисовалось столь схожее изумление и возмущение одновременно, что он даже мысленно поздравил себя. Кажется, шантаж удался.
— К кому ты уйдёшь? — гнев в голосе Геллерта отличался изумительной праведностью. Криденс даже почти поверил в его искренность. — К Грейвзу? К этому неудачнику Грейвзу? Альбус, нет, ты слышал, на кого он нас меняет?! И это после всего, что мы для него сделали, да?
Криденс ухмыльнулся, пытаясь отфильтровать чужие вопли. Сейчас оба сойдутся на том, как он не прав в своём якобы стремлении их бросить, и перестанут цапаться хотя бы на какое-то время.
А называть неудачником человека, который когда-то, считай, увёл из-под его носа всеми предсказанное Олимпийское золото, было вполне в духе Геллерта.
Впрочем, в том, что касалось тренерства, он был, пожалуй, прав. За все шесть лет, что Грейвз натаскивал спортсменов, те не занимали высоких мест на крупных чемпионатах. Разве что последний сезон был получше, для пары Голдштейн-Скамандер. Когда в пару встала другая Голдштейн.
Когда Геллерт обозвал Грейвза неудачником в первый раз, Криденс даже удивился. И осторожно поинтересовался: почему? В конце концов, Криденс читал его интервью девяносто восьмого года, данное сразу после пьедестала на Олимпиаде, и там Геллерт со скрипом, но всё-таки признавал, что награду Грейвз заслужил. «Как бы неожиданно это ни было», — говорил он на диктофон.