Нескучная книжица про… (сборник)

Бекенская Юлия

На станции они были к вечеру.

Тут начинался ад. Валя не знала, что делать: денег у нее не было, документов тоже. Все осталось дома, там, откуда увез их автобус с водителем-крысой. Там, где через сутки уже были немцы.

Но никто не о чем не спрашивал. Поезда заполнялись и шли, отправляя беженцев от границы подальше, в тыл. В давке и суете люди штурмовали вагоны и ехали, неизвестно к кому и куда.

Уже сидя в поезде, как в тумане, она вспоминала, как кто-то их подсадил, кто-то – подвинулся, освобождая

место. Алла хныкала:

– Кушать хочу!

Валя баюкала дочь. Ребенка кормить было нечем. Кто-то протянул им яблоко, кто-то отрезал хлеб. Стыдно ей было невыносимо – она же комсомолка! А получилось, будто бы попрошайничает. Хороша же она: босая, в мятом несвежем платье, с голенькой, в одних трусах, дочкой. Кто признает в ней сейчас смешливую певунью, первую красавицу гарнизона…

Так и ехали. Поезд нес их от дома все дальше. Мысли теснились – как быть? Где муж, Саша? Жив ли? Как он найдет их? И куда ей теперь?..

День, ночь, второй день пути, третий. Их вагон перецепляли несколько раз. И уже никто не мог точно сказать, куда они едут…

Москва встретила веселым дождем. Они босиком шли по городу, мама и дочь. Алла, словно в рясу, была закутана в кем-то подаренную блузку из крепдешина.

– Где тут горком комсомола? – обратилась Валя к первому же милиционеру.

В горкоме им помогли. Война только начиналась, еще не пошел поток беженцев, он захлестнет страну позже.

К ним отнеслись с пониманием. Накормили, выслушали, выделили угол. Валентине, комсомолке и активистке, нашлась работа.

Война катилась по стране, разбрасывая, растаскивая, отрывая людей друг от друга.

Валя ходила в военкомат, стучалась по кабинетам, разыскивая мужа. Где Саша? Что стало с его частью? Жив ли? Отправляла письма, искала родных.

В январе получила письмо от мамы. Жива. Отлегло. Они с дочкой стали собираться туда, в Костромскую.

Опять поезда. Люди, холод, кислый чад от немытых тел. Кипяток в жестяных кружках.

На том дальнем полустанке сходили только они. Долго брели по снегу, постучали в узорное от мороза окошко. Мама выглянула, схватилась за сердце:

– Родные мои…

Стали жить. И вскоре, туда же, в апреле, пришел треугольный конверт. Ухнуло вниз, заколотилось сердце. От Саши! Жив! Какой молодец, догадался, что нужно на мамин адрес писать!

В деревне остались одни женщины. Валентина, хоть и ростом была птичка-невеличка, работы никогда не боялась. Конечно, тяжело было. Но не тяжелее, чем остальным. Дни складывались в месяцы, очерчивая страницы войны сухими сводками Информбюро.

Редкие письма с фронта становились короче и суше. Словно и не жене Саша писал.

Валя думала – конечно, до нее ли ему сейчас? Главное, что живой. Но почему не найдет теплого слова для нее и для дочки? Вкрадчиво, змеей, вползала

мыслишка, нашептывало чутье женское, неистребимое: да в войне ли дело?..

В тот день, морозный и ясный, Валя чистила на дороге снег. В трех кофтах, в ватнике, одетом поверх, в рукавицах и пуховом платке, закутана была так, что и на себя не похожа – круглая и неуклюжая. Услышала крик:

– Орлова! Валюша! Тебя на станции спрашивают!..

Оказалось, подошел военный состав. Полчаса стоянки, и один капитан назвал ее имя. Забилось сердце, понеслась было к полустанку и – остановилась. Надо же домой, переодеться! Что же она, так и пойдет? Как же муж ее такой и увидит? Да бабы руками замахали: беги, глупая! Времени и так в обрез.

И она побежала. Рванулась было к эшелону, узнать, расспросить и – остановилась.

Увидела.

Он всегда был хорош собой. Высокий, широкоплечий, с безукоризненной выправкой, теперь, казалось, еще больше возмужал. Она смотрела, распахнув глаза.

Они считались самой красивой парой – миниатюрная, кудрявая Валя, всегда по моде одетая, и он, орел-капитан. Совсем недавно, в маленьком приграничном городке, который остался там. За войной.

Она так и не подошла. Стояла и смотрела.

И он не подошел.

Холеный, с гладко выбритым подбородком, он шел мимо нее так близко, что в хрустком морозце она почувствовала теплое облако его запаха: с нотками табака и одеколона, и самого его, крепкого, здорового мужчины, и пряный дух купейного вагона, и чуть-чуть, но почему-то очень резко – медикаментов и сирени. И эти две последние ноты вдруг перечеркнули все и сделали его, самого ей близкого на свете мужчину, чужим.

Он прошел мимо. Скользнул взглядом, лишь на секунду дрогнув лицом, и прошел.

Как будто бы не заметил. Постоял у вагона, докурил, сплюнул под ноги окурок и нырнул, не оборачиваясь, в натопленное нутро поезда.

А лицо, женское, белое и круглое, с ямочками улыбки, внимательно следило за его променадом из соседнего вагона. Занавески в вагоне были белыми, и нарисован был на них красный крест. И почему-то Валентина точно знала, что женщина эта пахнет сиренью.

Валя смотрела, как поезд вздрогнул и тронулся. Колеса закрутились, набирая ход.

Посреди войны, на забытом богом полустанке, стояла маленькая женщина в телогрейке и провожала свою бывшую жизнь, глядя в мелькающие окошки.

Вот и все, тикало в голове, перекликаясь со стуком колес. Вот-и-все.

Никто не подошел к ней. Никто ничего не сказал. А ей было невыносимо стыдно в тот миг, стыдно и страшно, что скажут люди. Но люди не заметили или сделали вид. И потом никогда не сплетничали у нее за спиной. Потому что они были – люди.