Нескучная книжица про… (сборник)
Шрифт:
Дальше с тропинки следовало свернуть. Точного места Людмила не знала, но направление чувствовала. Пошла влево с тропы, отметив, что на обратном пути солнце должно светить в спину.
По правую руку осталось болотце. Проходя, поморщилась: боль от этого места, прошлой осенью здесь утонул грибник.
Выведет он своих, не бросит. Только свой ли Семен? Странная они пара. Людмила знала обоих с юности. Какой красавицей Анна была. На ее фоне Семен терялся. Ревновал ее, как бешеный, аж глаза белели. Потом поженились, и стала Анна угасать, все
Кажется, здесь. Нужное место. Выворотень навис вертикально корнями – вышел бруствер в рост человеческий. Рядом дуб с огромным дуплом.
У пня и остановилась. Поклонилась в пояс. Присела на землю, развязала сумку. Достала банку с молоком, хлеб – ноздреватый, вручную выпеченный. Положила на землю. Постояла, на солнце прищурившись, прошептала просьбу. Двинулась в обратный путь. Лес принял подношение, не шелохнувшись.
Наташка все-таки заблудилась в проселках, не найдя указателя. Колесила, ругая себя за глупость. С отчаяния остановилась в первой попавшейся деревеньке, вышла из машины. Заполошно крикнул петух, собаки залаяли, и зажглось в одном доме окошко. Она ждала, готовая выслушать все, что о ней думают, и прыгнуть в машину в случае чего.
Наконец, у забора показалась чья-то фигура. Слава богу, матом ее не обложили – страдал старичок бессонницей, на Наташку зла не держал. Объяснил, куда ехать. Оказалось, не далеко.
Рассветало.
А ведь говорили ей, до утра подожди, выспись дома, нечего затемно ехать. Все равно, только к утру попала в деревню.
Постучала. Открыла свекровь:
– Наташа приехала. Родная. А я помру сегодня… Гена умчался уже, ищут, все ищут. Но не найдут. Чувствую я.
Слипались глаза после дороги, но как вошла, по сторонам глянула… рассиживаться некогда.
Притащила из машины сумку с продуктами. Свекрови накапала корвалол, уложила в постель. Печку растопить не смогла, включила электроплитку. Поставила чайник, открыла окошки, проветрить – дух такой, будто стадо немытых слонов ночевало.
Соседка пришла. Сели чай пить, решили Анну Степановну не тревожить.
– Твой, как приехал, прыгнул в Сашкину «Ниву», да в лес. Ищут. Только к ночи и возвращаются.
– Как все случилось? Он один, что ли, за грибами пошел?
– Почему один? Степановна была, я, со мной Лика, внучка. Мы, значит, на грузди набрели. А их знаешь, как искать: ползай себе на четырех костях, да смотри внимательно. Они ж стайками растут. Ну, а Семен и говорит: что это за грибы на одном месте. Пойду вокруг побегаю.
– Ну, дед. Добегался, – Наташка головой тряхнула, – а вы так его и отпустили?
– Да кто ж знал-то?! – возмутилась тетя Маша, – и потом, собака за ним увязалась. Ей тоже, понимаешь, на одном месте неинтересно. Мы перекрикивались, как положено. А потом он отзываться перестал.
Степановна
– Теть Маш, – протянула Наташка с укоризной, – ну вы что! – продолжить не успела, зашевелилась свекровь, поднялась, побрела к столу.
– Анечка, как ты сегодня? – засуетилась тетя Маша, – давай, чайку тебе плесну, а то Наташа уже едва на ногах держится.
– Спасибо, Машенька, я сама, – руки нетвердо взялись за чайник.
Наташка смотрела во все глаза. Ну, актриса! Она заметила давно: стоило на семейном горизонте замаячить какому бы то ни было событию, Анна Степановна немедленно заболевала.
Любые семейные перипетии: переезд на дачу, дни рождения детей и внуков, даже приход сантехника неминуемо влекли за собой свекровины хвори. И Генка летел через весь город выручать больную мамулю.
Наталью всегда потрясала разница между ее матерью и свекровью. Ведь ровесницы почти! Мама – не старая подтянутая женщина, свекровь – вечная мученица в засаленном халате. Другой закваски совсем.
Такие женщины будто старушками рождаются. В семнадцать выглядят на тридцать, а с замужеством, если повезет, минуют транзитом молодость и вписываются в интервал тех, кому за сорок, пока не придет окончательное время перекочевать в старость.
– Людмилу сегодня видела, – сообщила свекровь, прихлебывая чай, – в лес пошла.
И говорит она по-другому, думалось Наталье. Шепчет почти. Хворобы – повод для странной гордости. Болячки возведены в ранг личных заслуг. Интересно, зачем? Вколачивать себя в старость, сужать мир, в котором живешь? А мир обижается и сереет. Засаливается, как халат.
– Сказала, сделает все, что сможет, – авторитетно подхватила тетя Маша, – говорит, если живой еще, – голос дрогнул, – то она поддержит. А тебе, Ань, верить надо. И молиться. А то заладила – чувствую, чувствую, правда? – повернулась к Наталье.
– Конечно, – рассеяно ответила она, – найдется, – и спросила:
– А кто такая Людмила?
– Да ты что, – всплеснула руками соседка – не знаешь?
Выпрямилась на стуле, сказала строго:
– Бабка она, ясно?
– Я же тебе, рассказывала, Наташенька, – покивала свекровь, – она меня лечила в прошлом году. И теперь обещала помочь. Вот и тебе бы к ней сходить. Может, если и ты попросишь, она все лучше сделает?
Бабка. Наташка не знала, как относится к этим историям. Самой не приходилось сталкиваться с потусторонним. Колдунов видела разве что по телевизору, да и кто знает – колдуны ли они?