Несломленная
Шрифт:
Такер отнес все сумки обратно в дом, а я замешкалась у входной двери, не уверенная, могу ли войти. Ее там больше не было. Я больше никогда не увижу ее на диване. Не услышу ее смех. Я никогда не буду лежать у нее на коленях, пока она играет с моими волосами и дает мне советы, которые я всегда слушала вполуха. Никогда больше, войдя через парадную дверь, я не увижу ее лица.
Осознание ударило меня снова, и я, пытаясь наполнить легкие воздухом, начала всхлипывать, вцепившись руками в дверной косяк. Такер бросился ко мне, протянул через порог и помог подняться в мою комнату. Когда мы проходили мимо открытой двери в ее спальню, я остановилась
***
Такер остался на ночь. Мне было все равно, что подумает об этом мама. Я нуждалась в его утешении. Он все понимал. Я боялась, что для него это будет слишком, учитывая, что мы только что признались друг другу в любви и повесили ярлык на наши отношения. Часть меня ожидала, что он не сможет справиться с этим — что это больше, чем он мог вынести.
Вместо этого Такер прижал меня к своей груди и позволил плакать, пока я не выбилась из сил. Он провел руками по моим волосам. Движение было таким знакомым, что у меня заныло в груди. Он посмотрел мне в лицо. Его светло-голубые глаза смотрели мягко и понимающе. Затем он сказал, что останется, несмотря ни на что.
Наконец-то, впервые в жизни, я поверила кому-то, когда мне сказали, что меня не оставят.
В понедельник я не пошла на занятия, и учителя отнеслись к этому с пониманием. Тяжесть в груди не отпускала, и я вяло бродила по дому, каждая комната которого напоминала мне о Сэм. Несколько раз я проходила мимо ее комнаты. Дверь все еще была прислонена к стене там, где мы ее оставили. Ее постель была не застелена. Ее компьютер все еще стоял на столе. И я вошла, чтобы сесть на ее кровать. Мои руки ощупывали одеяло, а глаза запоминали мебель, — как отражение самой Сэм.
На столе лежали стопки бумаг. Сначала я подумала, не оставить ли их просмотр маме, но тихий голосок в моей голове прошептал: «Посмотри, Мэл». И этот голос был так похож на голос Сэм.
Поверх каких-то юридических документов лежал дневник в кожаном переплете. Я отодвинула его в сторону. Мои пальцы скользнули по странице, исписанной ее почерком. И смех, вырвавшийся у меня изо рта, был полон такой печали, что пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть.
Это было завещание, которое коротко и ясно гласило:
«Майра,
Я оставляю все Мэлори».
Я отодвинула стул и, держа бумагу в руках, опустилась на него. Мое внимание снова вернулось к кожаному дневнику, и, поколебавшись несколько секунд, я все же положила его на потертую деревянную поверхность стола.
Открыв его, я начала читать.
«Дорогая Мэл,
К тому времени, как ты получишь это письмо, меня уже не будет. Они дали мне всего лишь год жизни.
Сегодня я была на последнем приеме у врача. Есть что-то странное в том, как врач, смотря тебе в глаза, говорит, что ты умрешь. Спрашивая, что ты хочешь сделать со временем, которое у тебя осталось. Болезнь Крейтцфельдта-Якоба ( *Болезнь Крейтцфельдта-Якоба — прогрессирующее дистрофическое заболевание коры большого мозга. Имеет инфекционный характер. Очень редкое.)
Но сейчас я чувствую себя нормально и останусь здесь, пока твоя мама не вернется.
Я решила, что хочу провести свои последние дни с тобой. Да, я вернулась, потому что потеряла работу, дом и мужа. Но я могла бы остановиться в другом месте, если бы хотела. Есть специальные места для таких, как я, но думаю, в итоге твоей маме пришлось бы оплачивать расходы, а я этого не хочу.
И вот я здесь. В твоем доме. В твоем пространстве. В твоей жизни. Потому что я хочу посмотреть, кем ты станешь в следующем году. Я хочу жить через твою молодость и волнение от того, что ты испытываешь. И, может быть, я смогу дать тебе несколько советов. Если взрослые и хороши в чем-то, так это в том, чтобы указывать молодым людям, что им следует делать.
Может, я начну сегодня же вечером.
Сэм».
Эпилог
«Дорогая Сэм,
Ты умерла в понедельник, рано утром, еще до восхода солнца. Я помню каждую секунду той поездки домой. Облака в небе были розовыми и голубыми, напоминая сахарную вату, что ты покупала мне в детстве. Ты велела мне хранить наш маленький секрет, потому что знала, — мама не позволит мне ее съесть.
Мне казалось, ты улыбаешься мне сверху. Угощая меня в последний раз. Говоря, что все в порядке.
Но это было не так, тетя Сэм. То, что тебя больше не было, было неправильно.
В тот день я поняла, что все слезы, которые я проливала по глупым, бессмысленным людям, были ничем по сравнению с теми, которые я проливала из-за тебя. За всю мою жизнь не было ничего настолько болезненного. Не то, что меня оставляли позади. Не развод моих родителей. Даже то дерьмо, что случилось с Такером — хотя в то время все это казалось концом света, — все это бледнело по сравнению с потерей тебя.
Я больше не плачу, зная, что такое настоящее горе.
Я пела на твоих похоронах.
Это был последний широкий жест в твою честь. Мое публичное признание в любви к тебе. Такер помог мне написать аранжировку. Он играл на гитаре, пока твой гроб опускали в землю. Ты, наверное, не поверишь, но пришел весь актерский состав и съемочная группа мюзикла. Для меня. Для тебя. Рэндалл тоже был там. Он не так уж плох. И он делает маму счастливой — видимо, в нем и правда, что-то есть. Так что у тебя были достойные похороны. Даже папа пришел, но это ничего не значило, понимаешь? Он подошел и обнял меня, а я представила своего парня. Но потом мы просто разошлись в разные стороны.
Там было так много людей. Знаю, ты чувствовала, будто умерла в одиночестве, но ты должна знать, — в тот день там некуда было присесть.
Я предпочитаю помнить тебя такой, какой ты была, когда я была маленькой. Твое лицо, когда мы разговаривали. Как будто ты действительно понимала меня. Как ты широко улыбалась в тот вечер, когда мы пошли ужинать, и ты впервые увидела Такера. Ты всегда видела то, чего я не могла увидеть. Я больше всего на свете хочу каким-то образом унаследовать эту способность, чтобы у меня вдруг открылись глаза на… все вокруг.