Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Шрифт:
— Какой там дождь! — сказал Алексей. — Из таких туч дождя не бывает. Барахлит твой барометр, дед.
— А я тебе говорю — быть дождю, — упрямо проворчал Еремеевич.
Алексей зашел в вагончик, связался по рации с диспетчером и, узнав, что соседние бригады культивацию еще не начинали, направился к тракторам.
В одном месте дорога шла мимо участка яровой пшеницы.
Это был памятный для Алексея участок. Когда его готовили под посев, произошла не совсем приятная история. По халатности тракториста Виктора Одинцова участок по одному краю был вспахан с огрехами. Шура, конечно, потребовала переделать работу. Обидно
В глубине души Алексей и сейчас признавал правоту «агрономических соображений» Шуры. Но его задевало, что она, не понимая в машинах, в технике, самонадеянно берется судить и рядить работу тракторной бригады. «За шесть дней!» Будто это так просто! А если у меня вдруг машина вышла из строя, поломка какая случилась — разве это такая уж редкость в нашем деле? И разве я не должен иметь в запасе хотя бы день на тот случай?..
«Тяжелый человек!» Ты больно легка… Без году неделя, как окончила свой техникум, а уже мнит себя академиком…
На ближней к стану машине работал Виктор Одинцов.
Алексей подождал Виктора на конце участка, а когда тот подъехал, дал знак остановиться. Агрегат стал, проступая, как на негативе, из облака медленно оседавшей пыли.
— Ну, как оно? — зачем-то спросил Алексей.
Виктор в ответ лишь поскрипел зубами и длинно сплюнул. Темно-синий комбинезон его был серым, лицо выглядело чужим, бутафорским.
Алексей подошел к мотору и поднял капот. Все кругом покрывал толстый пушистый слой пыли. Она залепила карбюратор и магнето, одела непроницаемой шапкой стеклянный отстойник.
— Н-да, работка, — проворчал Виктор. — Как говорится, и не пыльная и денежная.
Он достал из нагрудного кармана пачку «Севера» и прямо зубами, чтобы не грязнить мундштук, выдернул папиросу.
— Да! Все забываю. — Виктор помахал вытащенным вместе с папиросами синим конвертом. — От Галинки письмо. Скоро обещается приехать сестренка. Тебе, конечно, привет.
Алексей, как бы пропуская мимо ушей последние слова Виктора, сказал:
— А и верно, пожалуй: работать в такую пылищу — не дело. И машине плохо, и… вообще не мешает денек-другой обождать. Глуши!
Когда вечером за ужином Шура начинала обдумывать свое выступление на комсомольском собрании, все получалось очень хорошо и складно. «Производственные показатели, — скажет она, — это еще не все. Да, мы судим о человеке по его работе, но если этот человек игнорирует агротехнику, если он…» — и так далее, в таком же серьезном духе. Это вступление. А дальше она расскажет о сегодняшней стычке с Алексеем, и все согласятся с ней и осудят его. Все правильно, все ясно. Но как только Шура в мыслях доходила до конца разговора с Алексеем, до того момента, когда она чуть не расплакалась, все начинало мешаться, и даже прекрасное вступление становилось глупым и никчемным. «Производственные показатели!» При чем тут производственные показатели, когда человек разговаривает с тобой и никого-ничего, кроме новоиспеченного агронома, в тебе не видит. Что там не видит! Он и не смотрит совсем, ему, видишь ли, ржавый поршень разглядывать интереснее…
Так Шура и не смогла определенно решить, будет ли выступать на собрании, а если будет — о чем именно ей следует говорить.
По дороге в клуб она встретила учетчика Смолкина. Тот сказал,
Это Шуру окончательно сбило с толку. Теперь она уже и совсем не знала, что думать об Алексее, как доказывать его «игнорирование агротехники».
Села Шура в уголок, нарочно позади Алексея, чтобы он не видел ее. Но получилось так, что она сама все время смотрела на Алексея и от этого никак не могла собраться с мыслями, сосредоточиться. А один раз Алексей оглянулся, и она, не успев отвести взгляда, в упор встретилась с ним глазами. После этого впору было хоть совсем Уходить с собрания, но оно, к счастью, скоро кончилось. Шура первой выбежала из клуба и некоторое время постояла у палисада, поджидая.
Нет, следом за ней никто не вышел. Алексей стоял у окна и, озабоченно хмурясь, разговаривал о чем-то с Васей Смолкиным. Наверное, о керосине, автоле, запчастях — ничего важнее этого для него не существовало на свете…
Шуре стало так горько, что слезы разом брызнули из глаз, и Алексей с Васей потонули, словно в тумане.
В коридоре послышались голоса. Глотая слезы и смахивая их прямо рукавом, Шура быстро пошла, почти побежала домой.
Придя из клуба, Алексей долго не мог заснуть.
Было жарко, душно. Воздух за вечер хоть и успел немного запрохладнеть, но дышалось тяжело, как перед грозой.
А может, и потому не спалось, что нет-нет да и вставала вдруг перед глазами Шура. Исчезала Шура — письмо от Галинки на память приходило…
Странное дело! До седьмого класса вместе с Галинкой учился Алексей, не раз за одной партой сидеть случалось, а вот как-то не замечал он эту самую Галинку. Заметил только прошлым летом, когда вместе из райцентра домой шли. Галина возвращалась из Горького, куда ездила сдавать вступительные экзамены в институт. Она рассказала, как здорово отвечала на всякие каверзные вопросы, как один экзамен сдала «с шиком», а на другом чуть не провалилась, но все же «выплыла».
Алексей слушал ее и думал: «А ведь она уже совсем взрослая стала, совсем невеста. И когда только успела вырасти. Красивая к тому же…»
На другой день они встретились в клубе. Как обычно, пели, танцевали, а потом, не уговариваясь, пошли на околицу, к речке, что пряталась в косматых ветлах. Остановились у старой разлапой ветлы и долго глядели на таинственно-красивую, посеребренную лунным светом реку.
Галина была в белом платье, с широким белым бантом в косах. Она стояла, прислонившись к ветле и чуть склонив набок голову. Руки ее были закинуты назад, и круглые, как яблоки, груди резко обозначились под тонким платьем.
Пахло речной сыростью, палым листом, огуречниками с огородов. По временам где-то ниже по течению сонно вскрикивала ночная птица. Лунный свет пробивался сквозь ветви и синеватыми бликами ложился на платье Галины, на ее лицо.
Алексею хотелось сказать что-то большое, значительное. Но ничего подходящего в голову не приходило. Да и разговор шел все как-то больше о прошлом или о будущем и совсем не касался настоящего.
Как знать, может, он и не придал бы особого значения ни этой, ни еще двум-трем встречам с Галиной, если бы та вскоре не уехала. В воспоминаниях же эти вечера чем больше отдалялись, тем приобретали все большую значимость. И вот скоро они увидятся. Как-то все это будет!..