Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Шрифт:
«А что, если я завтра скошу пятнадцать, а послезавтра двадцать гектаров, тогда как? — спрашивал себя на обратной дороге Луков. — И ладно бы возчики плохо работали. Нет! Ребята шустрые, и затариваются умело, и порожняком оборачиваются быстро…»
Ночь опускалась медленно, плавно, словно боялась спугнуть тишину завечеревшей степи. Воздух густел, как бы пропитываясь темнотой. И накатанные колеи дороги, по которой шел Луков, и линия, отграничивающая скошенное поле от нетронутого, и кучи соломы на жнивье — все предметы и их очертания, постепенно смягчаясь вблизи, окончательно расплывались, таяли в сумеречной дали. Звуки, днем идущие низко по земле, перемешиваясь,
Небо все ярче и ярче разгоралось звездами. И так хорошо, так красиво кругом было, что Лукову казалось: невидимая девушка идет где-то недалеко, рядом и поет про него, поет ему:
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко…Стемнело совсем, когда Луков вернулся к комбайну.
Еще издали он заметил под копной соломы рядом с комбайном два красноватых огонька. Огоньки коротко чертили темноту, то потухая, то снова разгораясь — будто кто дул на них. Должно быть, под копной сидели ребята, работавшие на копнителе, или возчики зерна. Луков хотел было крикнуть, чтобы осторожнее обращались с огнем, но вдруг услышал в доносившемся от копны разговоре свое имя. Приглушив шаги, он подошел с другой стороны и, стараясь не шуршать соломой, сел.
— …Это только по доброте своей Иван Тимофеич уши вам не надрал, — говорила Валя. — Будь я на его месте… Вас куда поставили? На механизм… Да, да, копнитель тоже механизм, и за ним надо глядеть. Солома аж под самый транспортер набилась, а они, вместо того чтобы отвалить ее, ворон считают. Это же смешно, чтобы из-за соломокопнителя, из-за вашего ротозейства весь агрегат простаивал…
Луков был просто поражен и тем, что говорила Валя, и особенно ее строгим, сердитым тоном. Это было так непохоже на его помощницу!
— Теперь дальше, — продолжала Валя. — Вашей работой, возчики-извозчики, Иван Тимофеич тоже недоволен. Ну что это за работа? А ведь ты, Петро, и ты, Илья, уже не первый год работаете.
— Не первый, — хмуро откликнулся не то Петро, не то Илья.
— Вот и я говорю. Но только не забывайте, что работали вы у комбайнеров, которые… ну, сказать по-другому: у вас чуть неуправка, а тут как раз и комбайн остановился, есть возможность нагнать. Проработал два-три часа — глядишь, опять остановка, опять лишнюю ездку можно сгонять. А Иван Тимофеич — это хоть у самого инженера спросите, — Иван Тимофеич комбайнер высшего класса, никаких остановок, кроме тех, что графиком предусмотрены, он делать не будет, так себе и зарубите… Вы помните, чтобы в первый же день, да еще при таком сильном хлебе по стольку скашивали?.. A-а, то-то и оно, что не приходилось. А ведь это еще так, это еще мы на полную мощность не развернулись. А ну-ка, завтра-послезавтра полным ходом пойдем, по ночам работать будем…
— Так что ж нам теперь, лошадей запалить, что ли? — опять недовольно проворчал кто-то из возчиков.
— Ты, Илюшка, дурачком не прикидывайся и других дурней себя не ставь, — резко ответила Валя. — Ты думаешь, я не знаю, из-за чего мы сегодня простояли с полным бункером? Думаешь, я не заметила, что
«Вот так шустрые ребята! — усмехнулся Луков. — И как только все это я сам проглядел?»
— Я не виноват, что Зинка-весовщица куда-то отлучалась. Вот и задержался, — хрипловатым ломким баском оправдывался Илья.
— Насчет Зинки мне известно, и послезавтра на комсомольском собрании за эту отлучку ей будет. Но то разговор особый. А вот что вы ездите как попало, что у вас самой простой очередности нет — это уже безобразие. А что, если с автомашиной что-нибудь случится, остановка какая-нибудь непредвиденная на полчаса, тогда как? Думали вы об этом?
Возчики пробормотали в ответ что-то невнятное.
— А зачем, спрашивается, у вас голова, если вы ни над чем не думаете? Совсем лишняя вещь — вот что получается. А я вам еще раз повторяю: с таким комбайнером, как Иван Тимофеич, бездумно работать нельзя. Он вас завтра же отстранит от агрегата. Какой ни добрый, а простаивать по вашей милости не будет. Потому что самое дорогое на уборке — время.
Лукову хотелось видеть Валю, видеть ее лицо, ему прямо-таки не верилось, что все это говорила она.
— И последний вопрос, а потом уж и спать. В часы ухода за машиной мы с Иваном Тимофеичем рвемся, в трое рук работаем, а вы со своих тележек смотрите, и хоть бы что.
— Так мы ж ничего не понимаем в технике, — укоризненно, почти с обидой ответил кто-то.
— Ну и что? Чай, вас никто и не заставляет регулировку комбайну делать. А вы так: агрегат остановился — вы скоренько по пучку соломы в руки и всю пыль с цепей, с шестеренок обмахните. Тогда Ивану Тимофеичу сразу и видно, где что сделать надо: где смазать, где подрегулировать. А будете интерес к машине проявлять — он вам и смазку может доверить, он вас и научить многому может…
Все огорченья истекшего дня куда-то отодвинулись, ушли, к Лукову опять вернулись радость и спокойствие. Опять думалось, что уборка началась хорошо и все идет как надо, все идет правильно.
Разговор по ту сторону копны постепенно затихал. Теперь уже слышались только отдельные фразы. Вот что-то спросил один из возчиков, и Валя ответила:
— Да нет, уж вы точно, без никаких. А то Иван Тимофеич так не любит. У него чтобы все было точка в точку.
Вот еще кому-то сказала Валя:
— Иван Тимофеич не согласится…
И было немножко смешно, что она так вот запросто говорит от его имени. И еще было ново и радостно слышать в этой темной ночи ее чуть торопливый, ни на чей не похожий, волнующий голос…
Утро занималось свежее, насквозь розовое и чистое, без единого облачка.
Сонные поля, лесополосы по их краям, пустые, еще безлюдные дороги — все было ярким, как не успевшая высохнуть акварель, все блестело от росы. Было тихо, но это была не вечерняя, прозрачная, а густая, устоявшаяся тишина, и она скрадывала, глушила звуки.
Солнце еще не показывалось. Лишь край неба, где оно должно взойти, все больше и больше желтел, потом начал розоветь, опять зажелтел, только теперь уже другой, более яркой и густой желтизной: к этим двум краскам прибавилась еще одна — сиреневая, еще, еще… И все жарче и жарче становилось в том месте, все резче обозначался горизонт.
Луков потянулся до хруста в суставах, длинно всласть зевнул и подошел к спящим по другую сторону копны.
Ребятишек-возчиков уже не было, они, должно быть, еще ночью ушли в деревню. Валя спала почти в обнимку с девчонкой, работавшей на копнителе.