Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Шрифт:
Дом с трех сторон окружал большой сад. У калитки нас встретила жена Николая Григорьевича, очень милая, очень добрая женщина. Она провела нас в дом и, еще не дав оглядеться, с ходу же начала угощать горячим, из печки, молоком. Я было стал отказываться: неудобно, будто мы специально молоко пить приехали! Но тетя Шура была настойчивой.
— Вы как хотите, а ребенку обязательно надо выпить с дороги что-то горячее.
Ребенок без колебаний принял чашку и, твердо уверенный в том, что угощать нас молоком доставляет хозяйке
— Пей, папа! Тебе тоже надо что-то горячее.
В это время не прикрытая хозяйкой дверь тихонько скрипнула и на пороге нашей комнаты появился… как вы думаете, кто бы мог появиться? Верно, угадали: наш знакомый рыжий кот.
— Ры-ижик! — не сказала, а как бы удивленно выдохнула Любашка, и веря и не веря своим глазам. — Милый Рыжик!
— Откуда ты знаешь его, малышка? — еще более удивленная, спросила хозяйка.
Любашка описала ей в страшных красках сцену, разыгравшуюся у въезда в деревню.
Сейчас кот был мало похож на того рыжего забияку, который висел на борту и озорно поглядывал через плечо. Должно быть сыто накормленный хозяйкой, он покойно сидел на пороге и блаженно жмурил свои зеленые глаза, облизываясь время от времени. Всем своим видом кот как бы хотел сказать: да, было такое. Но ведь мало ли что случается в жизни и стоит ли обо всем так подробно расписывать?
— Тетя Шура, — попросила Любашка, — а можно я его немножко потрогаю?
— Ну конечно, милая. Рыжик, Рыжик, иди сюда.
Кот навострил уши, убедился, что зовут именно его, и неторопливо, обходя сторонкой меня, приблизился к хозяйке. Он разрешил Любашке погладить себя по огненной шерсти, а когда понял, что ничего плохого этот маленький человек против него не замышляет, и совсем размягчился, развалился на полу и густо, басовито замурлыкал.
— Рыжик, Ры-ижик, — захлебываясь от счастья, приговаривала Любашка. — Хороший Рыжик. Пушистый Рыжик…
— Ну вот, видите, какой замечательный у нас кот, — сказал, входя в комнату, Николай Григорьевич. — А еще у нас есть Никита. Ну заходи, заходи. Где так ты больно смелый, а здесь, скажи пожалуйста, застеснялся!
Сбычившись, глядя в пол и никуда больше, следом за Николаем Григорьевичем вошел худенький, очень похожий на отца, чумазый паренек Любашкиных лет.
— Ну, подойди поближе, — позвала его тетя Шура, — познакомься вон с девочкой.
Никита будто и не слышал мать. Постояв немного и, видимо, считая, что для первого знакомства этого вполне достаточно, он опрометью выбежал из комнаты.
Любашка, очень любившая всякие новые знакомства, была несколько обескуражена.
— Ничего, еще навидаетесь, — успокоил ее Николай Григорьевич.
О том, что на лето мы приедем к ним, и он и тетя Шура говорили, как о чем-то давно решенном. Нам уже и комната была определена, и в разговоре, во время обеда, можно было не раз слышать: «Ваша комната
Я не спрашивал Любашку, понравилось ли ей здесь, — это и так было видно. И, когда ехали домой, всю обратную дорогу только и разговору было, что о нашем будущем деревенском житье.
— А Рыжик будет приходить в нашу комнату в гости?
— Мы его попросим, чтобы ходил.
— Я ему вкусных конфеток привезу. Вы мне купите на день рождения, а я только две съем, а остальные ему оставлю.
— Он не любит конфеты.
— Почему???
Такой умный кот и чтобы не любил самое вкусное, что есть на свете, — вот уж непонятно!
— А давай заведем своего такого кошу!
Я ответил, что, наверное, трудно будет найти именно такого рыжего. Да и стоит ли, скоро переедем — этот будет с нами в одном доме.
— Тогда давай заведем маленькую собачку.
— Вот это, пожалуй, мысль. Надо подумать.
— Подумай. Обязательно подумай!
Когда приехали домой, о том же самом Любашка попросила и мать:
— Подумай, мама, насчет собачки. Нам очень нужна собачка.
— Даже очень?
— Очень-преочень!
— Ну, уж если так, — тогда, конечно, надо подумать!
Кутёша
Так в нашем доме появился месячный кутенок волчьей масти — кругленький, на коротких ножках, мягкий, пушистый.
Для начала щенка вымыли с мылом и выискали. Он вырывался, скулил, боялся захлебнуться и только потом понял, как это хорошо.
Распаренный и утомленный баней, он заснул прямо у меня на коленях и спал очень крепко. Любашка поднимала ему лапу, и лапа падала, как неживая, трясла за уши, щекотала — кутенок не подавал никаких признаков жизни. Он и спал не по-собачьи, а на спине, кверху лапами, очень милый своей беспомощностью.
Первые дни кутенок неутомимо бегал по комнатам, ко всему приглядывался, ко всему принюхивался. Залезет под стол, поглядит, что там и как, подбежит к этажерке с книгами — понюхает, увидит Любашкину игрушку — потрогает лапой, поиграет с ней. Все очень интересно и до всего ему дело!
Однако, все обглядев и обнюхав, кутенок пришел к выводу, что самое интересное все же не вещи, а люди. И, как только он это усвоил, уже не отходил от нас, особенно от Любашки. Стоит ей сесть на свой низенький стульчик — он уже лезет к ней черным носом целоваться. Ляжешь на диван — кутенок тут как тут и просится, чтобы его взяли к себе. Сядешь к письменному столу — обязательно устроится на твоих ногах, угреется и готов хоть час, хоть два так лежать. Особенно любил он лежать на опушенных собачьим мехом тапочках, первое время даже сосать их пытался — свою мамку, глупый, вспоминал. А как-то выставили их на солнце, так он побегал-побегал по двору, а потом улегся на тапочки и уснул.